Иржи Швейда - Авария

— Теперь нет. Может быть, завтра, но мне это явно не пригодится. Я не удивлюсь, если на этом пергаменте отыщется еще факсимиле Марии-Терезии.

Петр улыбнулся. То ли он на самом деле был так невозмутим, то ли действительно хорошо владел собой.

— Когда ты думаешь приступить? — бодро спросил он.

— Возможно, на следующей неделе.

— Отлично.

Сунув руку в карман, Петр достал связку ключей и бросил их на стеклянную крышку стойки, ключи звякнули.

— Возьми. Ключ от верхнего холла тебе не понадобится. В воскресенье там будет экскаватор. Приглядишь за ребятами?

Камил стиснул кулак, так что ключи впились в ладонь. Мерзавец. Ловко он кусает. Ну, ничего, Камил, на два месяца забудь, что ты инженер. За полугодовую зарплату это не так трудно.

— Разумеется, — согласился он невозмутимо и бросил взгляд на часы. — Не думай, что мне здесь не нравится, Петя, но я хотел бы переговорить с капельмейстером раньше, чем зал будет полон.

— Ладно, — согласился Петр, нашарил в кармане ключ от машины и на секунду задумался. — В два часа я заеду за тобой, — сказал он Регине, даже не взглянув на нее.

Регина молча кивнула. Они сели в машину. Зарычал мотор, Петр устроился на сиденье, дал газ, и через десять минут быстрой езды они поставили машину на бетонированной площадке перед баром. По широкой лестнице войдя внутрь, они, не останавливаясь, прошли мимо кассира и направились к раздевалке для музыкантов, откуда доносились звуки настраиваемого саксофона.

Петр фамильярно поздоровался, представил Камила и без обиняков приступил к делу. Руководитель ансамбля, тот, который так безжалостно терзал саксофон, полноватый степенный мужчина лет сорока, почесал в затылке и с недоверием посмотрел на Камила.

— Да, мне нужен пианист, и как можно скорее… Ты уже играл с кем-нибудь?

— В баре нет, у меня дома рояль…

— Ну-ну, — заморгал капельмейстер и сочувственно склонил голову. — Дома, гм…

Воцарилась тишина. Все молчали. Камил пожалел, что вообще пришел сюда. Я для него чернорабочий, который берется плести кружева!

В раздевалку ввалился малый с гитарой в сером обтрепанном чехле. Остановился на пороге и скорчил кислую рожу.

— Будь здрав! У нас, кажется, гости?

— Вот коллега хотел бы к нам пойти пианистом, — проговорил со вздохом руководитель.

— Так чего же мы ждем?

В конце концов капельмейстер достал папки с нотами, торжественно вручил их Камилу — а за это время подошел еще один музыкант, седоватый человек лет пятидесяти, — и отвел всю компанию в миниатюрный закуток, где стояли инструменты. Камил открыл пианино (в душе поклявшись, что если сегодня провалится, то в жизни больше не сядет за рояль), жюри расселось вокруг него.

Он сыграл несколько пьес с листа. Седовласый музыкант в пиджаке с блестящими отворотами, пианист от конкурирующей организации, иногда забегавший и сюда, подсел к нему, подкладывая все новые ноты и внимательно следя за его руками.

— Ты серьезную играл, верно? У тебя хорошо поставлены пальцы, но немного мягкое туше. Это поправишь через пару выступлений.

Камил проиграл очередное сочинение, какую-то глупую модерновую пьесу на четыре аккорда, капельмейстер шепотом посоветовался с пианистом на всякий случай, тот согласно кивнул головой, мол, хорошо, поэтому Камил забарабанил Чайковского — дешево и сердито для такой забегаловки, — пианист перестал слушать капельмейстера, а когда Камил кончил, признательно покивал головой.

— Хорошо, очень хорошо. Следи за руками. Да, вот я хотел быть концертмейстером… Жаль, жаль. Будь ты помоложе, из тебя вышел бы толк. Сколько тебе лет?

— Двадцать семь, — ответил довольный собою Камил; похвала старого кафешантанного музыканта означала больше, чем «пятерка» в музыкальной школе, и он хотел было произнести ответный комплимент, как вдруг за его спиной раздался неприятно знакомый голос:

— Вот это да! Механик пришел попробовать инструмент!

Камил повернулся, как будто его застали за чем-то недозволенным, — Радек Мусил в рубашке с огромными клапанами и трубой в руке дерзко и насмешливо улыбнулся и тут же отвесил какой-то нелепый поклон.

Камил принужденно засмеялся. Единственно возможное сейчас решение — принять твою игру, ты, дерьмо Мусил, служащий самой низшей категории, какую только можно получить на производстве! Ответим на это бодростью! Он приятельски кивнул Радеку — на работе они были и на «ты», и на «вы», в зависимости от степени взаимной неприязни, — и фамильярно обронил:

— Так вот почему ты всегда храпишь на совещаниях.

— Не сваливай на музыку несъедобность твоих рабочих совещаний, — то ли шутя, то ли насмешливо отбился Радек и подсел к жюри. — Теперь храпеть на них будем вместе. Все будут нам признательны, так что сразу отпадет куча неприятностей.

— Ну, это решит руководитель ансамбля, — скромно возразил Камил.

— Думаю, попробовать стоит, — рассудил капельмейстер, другие одобрительно загудели. Радек присоединился к ним и, довольный, потер руки.

— Готово! Ну, пошли, отметим. Да, Камил, ты должен показать себя, прежде чем заслужишь музыкантский жилет.

В полночь Петр высадил Камила около его «башни», попрощался и, неслышно скользя по асфальту, исчез на шоссе. Было тихо. Окна уже не светились. Луна скрылась за пеленой тумана. Солнечные денечки кончились.

С ощущением вины Камил вошел в лифт. Где-то в глубине души он злился на Радека. Что означали его насмешки по поводу совещаний? Его наглость обошлась мне в восемьдесят крон… Нужно принять это как мелочь и как традиционный вступительный взнос. Всякое место покупается, подумал он и еще в лифте развернул бумажку, которую вручил ему капельмейстер. Под каракулями, изображавшими его имя без звания, были записаны три выступления на следующей неделе. Пятнадцать сотенных в месяц. Не так уж много за предстоящие бессонные ночи…

Камил тихонько отпер дверь. В комнате полумрак и тишина. Слышалось только Дитино хриплое дыхание, прерываемое сухим кашлем. Два дня на даче не принесли ей облегчения от затянувшегося бронхита. Чего только не случается здесь с этими детьми!.. Скорее бы весна. Скорее бы отступили эти проклятые удушливые туманы.

Здена спала, закинув руки за голову. Длинные волосы веером разметались по подушке. Красавица! Как отнесется она к тому, что я скажу ей утром, — что принял предложение Петра? Рассердится. Очень рассердится. Потому что Здена — страшная гордячка и непонятная женщина. Никогда не узнаешь, что она может выкинуть.

Камил поцеловал жену. И теперь, во сне, на ее лице отражалась решимость. Если бы ты только знала, как я сегодня тосковал по тебе.

Стараясь не шуметь, он принял душ — ночью душ гремит на весь дом — и, встревоженный, неспокойный, лег возле Здены. Час ночи. Четыре с половиной часа осталось для сна.