Михаил Вольпе - Петух пропел в бухте (сборник)

Я прекрасно помню, когда прозвучало известие о его самоубийстве. Сначала говорили об ужасных, неизлечимых болезнях, которые почти никак не проявляются, медленно, но верно подтачивая организм. Никто не обращает внимания на желтизну лица или на раздражительность и резкие смены настроения.

Затем следует неизбежный и ни к чему не обязывающий добрый совет:

— Милейший, вам следует сменить обстановку! Поживите-ка месяцок в Санто-Антао, у вас улучшится цвет лица.

Или:

— Сидишь целыми днями в конторе, не гуляешь… Бери пример с меня: каждое воскресенье я непременно уезжаю в Матиоту или в Жоан-д’Эвору, к морю, и провожу там целый день.

Признаюсь, что, услышав о смерти одноклассника, я не испытал никакого волнения: образ этого парня таился где-то в глубинах памяти…

Мумия… Несомненно, я когда-то слышал это слово, а слово вызвало перед глазами его фигуру, его бледно-зеленоватое, как стебелек проросшей фасоли, лицо. Я вспомнил даже его слугу, по имени Жозе Матеус, который, почтительно приотстав на несколько шагов, шел за моим одноклассником, когда тот с учебниками под мышкой возвращался из семинарии.

Я вспомнил, что Мумия — единственный из всех нас — Ьыл обладателем учебника рисования: великолепной книги в зеленом переплете с белыми буквами заглавия. Эта книжка у нас не продавалась — ее надо было специально выписывать по почте из метрополии, из Лиссабона.

Лиссабон! Какой музыкой звучало для нас название этого города, особенно после того, как во втором классе мы прочли в хрестоматии историю его отвоевания у мавров. Я не могу, конечно, ручаться, но почти уверен, что Мумия намеренно разгуливал на виду у нас, держа в руках столичную книжку, — он хотел, чтобы мы позавидовали ему. И мы, играя посреди мостовой в футбол или устраивая сражения на задах нашей семинарии, замирали в тот миг, когда он проходил мимо.

Так было всегда.

Мумия был постоянным объектом нашей ненависти и презрения (каких только оскорбительных кличек не придумывали мы для него), но и основной темой всех наших разговоров. Мумией окрестил его Жозе Коимбра… Ах, да! Вы ведь еще не знаете, кто такой Жозе Коимбра!.. Сейчас расскажу.

В то время мы как раз начали постигать азы всемирной и отечественной истории, и те сведения, которые сообщали нам с высоты своих кафедр каноники-преподаватели, нам немедленно хотелось применить к окружавшей нас действительности; если же это не получалось, мы с готовностью пускали в ход наши способности карикатуристов и пересмешников.

Так вот, у Жозе дар метафоры был развит сильнее, чем у всех нас. Хочу подчеркнуть, что слово «метафора» вовсе не сейчас пришло мне в голову: оно составляет часть моего интеллектуального багажа, упакованного еще в те времена, когда я вместе с вышеупомянутым Зе, а также с Сезарио и прочими сверстниками изучал риторику по учебникам генерала Арсенио Аугусто Торреса де Маскареньяс…

Еще немного терпения, и вы узнаете, при чем тут история.

Вернемся чуть-чуть назад. Мне ли вам объяснять, как преподносят учебники истории жизнь, обычаи, быт и нравы, войну и мир, удачи и бедствия людей, населявших нашу планету за много-много лет до нас. История делится на древнюю или античную, средних веков, новую и новейшую. Разумеется, наши каноники начали с Истории Древнего Востока, и вот во главе этой процессии во всем блеске тысячелетий появился Египет эпохи фараонов.

Должен признаться, что нам не слишком повезло, и сведения о ней мы получали от человека, над которым смеяться не решались. Даже сейчас, когда на память мне приходит этот каноник, во всем облике которого чувствовалась и сдержанная сила, и с трудом подавляемая вспыльчивость, и особенная, мужественная мягкость, я думаю, что нам и в голову не приходило «травить» его, прежде всего потому, что он по-настоящему любил свое дело, а дети от природы наделены способностью ценить это. Кроме того, он обладал довольно редко встречающимся среди тех, кто нас окружал, качеством: он был человек увлекающийся и умел увлекать других.

И тут мне вспоминается… Прошу у вас прощения за эти бесконечные отступления, но они кажутся мне совершенно необходимыми для того, чтобы вы смогли постичь смысл моего рассказа во всей его глубине. Так вот, мне вспоминается его повествование на уроке о том, как португальские солдаты на полях Фландрии сдерживали натиск превосходящих сил, поддержанных губительным артиллерийским огнем, и не дрогнули, не отступили, сделав больше, чем было в силах человеческих, и достойно отстояв «честь отчизны». В каком-то месте своего рассказа наш каноник — а он к тому времени был уже убеленным сединами старцем — вдруг вскочил — все остальные преподаватели в продолжение урока сидели — и с жаром, словно сам был участником этой битвы, стал рассказывать, что, когда кончались заряды, португальцы шли в штыки, а сломав штык, орудовали прикладом, били кулаками, грызли зубами!.. Фто был волнующий миг: старик с горящими глазами воинственно размахивал указкой. Потом, когда урок кончился и мы, еще охваченные возбуждением, разошлись, было единогласно признано, что наш старый учитель, повествующий о героической битве, о чести и патриотизме, столь ярко проявленной тогда нашими соотечественниками, — вылитый Афонсо Энрикес [22] Афонсо Энрикес (1112–1185) — португальский король, ведший кровопролитные войны за освобождение страны от арабского владычества. , неколебимо сидящий на коне и указующий мечом на боевые порядки мавров.

Позвольте еще одно отступление.

Ранее я говорил, что никому и в голову не приходило смеяться над преподавателем истории или проявлять к нему какое бы то ни было неуважение. Тут необходимо внести некоторые уточнения: я сказал чистую правду, но, как всякая правда, она до известной степени относительна.

Тут я снова должен вывести на сцену Зе Коимбру. Все было бы так, как я сказал, если не принимать этого персонажа в расчет, а он, мой неразлучный товарищ и непременный участник всех проделок и проказ, нигде и никогда не переставал в свойственной ему манере протестовать против несправедливого — по его мнению — покровительства всех учителей Мумии.

Полагаю, что главной причиной недовольства Зе — да и всех нас! — было то обстоятельство, что мы не могли простить Мумии его способность постоянно находиться под какой-то невидимой и непроницаемой броней. Необыкновенно энергичного и живого Зе раздражали те тысячи забот и предосторожностей, какими была окружена жизнь Мумии. Он не так ел, не так ходил, не так играл, как все мы. Он не выбегал разгоряченный купаться в бухте, он не принимал участия в наших футбольных битвах, не собирал устриц на берегу, не совершал налетов на сад семинарии и не устраивал тайных пиршеств крадеными плодами манго и гуайабы.