Михаил Вольпе - Петух пропел в бухте (сборник)

Теперь маленький парусник шел кормой вперед, точно строптивый мул. Владелец его прикинул на глаз расстояние до берега. Времени еще оставалось достаточно. Повернув к югу, течение потащило «Гирлянду» к мысу Жоана Рибейро, и, как Жон Тудинья и предполагал, тендер вошел в гавань у самой Матиоты, так близко от берега, что на борту его было слышно, как волны прибоя с грохотом скатываются в море.

Гида приподняла голову.

— Матушка, мне что-то послышалось. Что это за звуки?

— Ничего, ничего, дочка, спи, — вздрогнув, ответила мать.

— А что за огонек вон там вдалеке, откуда он взялся?

— Какой еще огонек! Это же отсвет маяка. Сейчас море спокойно, точно вода в кастрюле, и свет маяка, отражаясь в нем, доходит до нас…

Гида снова уронила голову матери на грудь.

Непреодолимое, безудержное волнение заставило его немного привстать — в тот момент он чувствовал себя способным на любой подвиг и совершил бы его, не помешай ему хозяин парусника. Юноша коснулся пылающим ртом холодных губ соседки, жадно впился в них, неумело и грубо, — так изголодавшийся матрос, потерпевший кораблекрушение, вонзает зубы в спелый плод. Поцелуй длился долго, пока, охваченный каким-то безумием, он не укусил девушку в пухлые губы. Он даже не слышал окрика ньо Тудиньи: «Эй, ребята, вставайте! Пора спускать весла на воду, живее! Весла на воду! Матиота уже видна! Весла на воду!» Не слышал и голосов матросов, грохота железа и шум от падения тюков, когда суденышко неожиданно развернуло течением… Полузадохшаяся, объятая ужасом девушка закричала тонким пронзительным голоском, крепкая рука ухватила молодого человека за плечо, отшвырнула назад, и Жон Тудинья прокричал ему в самое ухо: «Так дело не пойдет, это уж ни в какие ворота не лезет, ньо Мигел! Занимайтесь такими штучками на суше!» Обидевшись, юноша отошел в сторону, тяжело дыша, как раненый зверь. Девушка повернулась к Мигелу спиной и, чтобы скрыть смущение и стыд, принялась дрожащими руками поправлять волосы. В глубине души она чувствовала себя униженной — ее тайна стала известна окружающим. Путешествие парусника «Гирлянда» по каналу заканчивалось — миражи рассеялись, на смену одной реальности пришла другая.

Часы на здании муниципальной палаты пробили три раза, когда сигнальные огни входящей в бухту «Гирлянды» пунктиром прочертили ночную мглу. Залив напоминал безмятежно спокойное озеро. Лишь изредка поднимался слабый бриз, чуть касавшийся поверхности воды.

Убаюкиваемый покачиванием бота, Жул Антоне лежал на скамейке, подложив руки под голову. Проходил час за часом, а он все дремал, иногда привставая и вглядываясь в невидимую во мгле линию горизонта.

Внезапно блеснул огонек, это был сигнал с «Гирлянды». Парусник оказался совсем близко. Широко раскрытыми глазами вглядывался Жул Антоне в силуэты тендера, напоминающего морскую птицу: Жон Тудинья обещал быть в Понтинье еще в полночь. Он был человеком слова, ему можно было верить, однако попробуй сдержать обещание, если на море полный штиль. Ветер в парусах — все равно что ноги у корабля; без ветра ему не прибыть к назначенному часу, и какое кому дело до человека, всю ночь тщетно поджидающего парусник. Жул Антоне сел, потянулся, огляделся вокруг. Никаких признаков жизни. Только слышится шум прибоя да в брюхе бота раздаются глухие удары — это бьется о стенки всякая поклажа, и знакомые, привычные звуки успокаивают гребца. «Гирлянда» была даже ближе, чем ему сперва показалось. Жул Антоне быстро отвязал от большого камня веревку, взялся за весла и стал грести по направлению к паруснику Тудиньи.

Жон Тудинья выпустил плечо Мигела. Видно, парень не промах. Он ведь тоже в свое время был молодым, кровь в нем так и кипела. Ах, золотые это были денечки! Неожиданно какой-то шум привлек его внимание. Тудинья вынул изо рта трубку, вгляделся попристальнее в полумрак. «Верно, это Жул Антоне плывет к нам, а, Сарафе?» — «Он самый, — ответил Сарафе, орудуя веслом. — Вон как лихо гребет». Сердце владельца «Гирлянды» забилось. Только теперь он осознал, насколько опасна, рискованна эта поездка, на которую он согласился скорее из желания помочь другим, нежели самому нажиться на контрабанде. Он отвечал за все, что бы ни случилось. За хорошее и плохое. Соблюдал ли он должную предосторожность? Вдруг за Жулом Антоне следят. Этого владелец парусника боялся больше всего на свете. «Гирлянда» чуть покачивалась на воде. Четверо матросов из команды без устали работали веслами. Наконец бот Жула Антоне приблизился вплотную к борту тендера. С этого момента судьба «Гирлянды» была неотделима от опасности. И судьба Жона Тудиньи тоже…

Роберто спрыгнул на бот. На дне его уже стояло несколько бутылей и металлических канистр с грогом.

— Возьми это для Гиды. Говорят, петух с облезлой шеей приносит счастье и дает хороший навар, — сказал Жон Тудинья, протягивая Жулу Антоне петуха.

Толстая торговка приподнялась, выпятив мощную грудь.

— Мы уже приехали, ньо Тудинья? — спросила она, еще не вполне очнувшись от дремоты.

— Пока нет, нья Танья. Не волнуйтесь, успеем. Просто мы избавляемся от лишнего груза, чтоб было легче идти на веслах. Мы уже около Понтиньи и скоро бросим якорь…

Они гребли в сторону каменистого побережья между Падрао и складами англичан. Было темно, но рассвет уже высветил сероватое небо вокруг Зеленой горы, предвещая наступление утра. Волны с глухим шумом ударялись о гальку. Маяк на Птичьем острове пронизывал предрассветные тени своими короткими световыми сигналами. Матросы гребли почти бесшумно. Гида с матерью, конечно, поджидают их, несмотря на поздний час. Они вдвоем перенесут грог в траншею у дороги, оставшуюся после войны 1914 года, а матросы тем временем вернутся на парусник, стоящий на якоре, чтобы помочь высадить пассажиров. Утром женщины перенесут контрабандный товар в более надежное место. И если все сойдет гладко, в следующий раз «Гирлянда» привезет новую партию грога. Барыши получат богачи. А работают на них вот такие бедняки, как Жул Антоне, хорошо хоть не задаром. Ньо Тудинья человек обстоятельный, слов на ветер не бросает.

В нескольких милях от берега петух Гиды вдруг захлопал крыльями и, вытянув облезлую шею, звонко закукарекал…

Второй куплет все не получался. Наверное, потому, что первый казался Тою совсем готовым, законченным, точно выпеченный в печи каравай, надо только попробовать, каков он на вкус. Но оставалась еще музыка без слов. Все равно что открытая дверь, приглашающая войти. Одного куплета было явно недостаточно, музыка требовала продолжения. Той инстинктивно чувствовал — и подобное ощущение казалось ему чудом, — что вторую половину морны надо бы перевести из фа-минора, излюбленной им тональности, в фа-мажор — это придаст сочинению более естественную интонацию.