Михаил Вольпе - Петух пропел в бухте (сборник)

В доме царило довольство. Чемоданы стояли посреди гостиной, чтобы все видели, что он приехал не с пустыми руками; даже кое-что привез для дома, который собирался ставить на плантации у самого берега. Кто-то все время подносил новые ящики, их тут же распаковывали, и комната заполнялась новыми костюмами, обувью, картинками и прочими вещами.

— Это марка «мишим». Чтоб развлечься малость, — объяснял Паулино самым невежественным, показывая сверкающий, длинный патефон. Он покрутил ручку, пока не почувствовал, что пружина достаточно натянулась, поставил пластинку, и простенькая бразильская песенка сразу захватила слушателей: «Ах, радость моя!..» Глаза у всех, особенно у девушек, заблестели, кровь побежала быстрее по жилам.

Паулино снял пиджак. Полосатая рубашка под мышками была темна от пота. В огромной ручище он сжимал молоток, которым открывал очередной ящик. По полу были разбросаны цветные вырезки из журналов; на стульях и табуретах беспорядочной грудой лежали дорогие костюмы, большие, широкие пальто, галстуки с изображенными на них полуженщинами, полурыбами, носки в красную клетку и носовые платки. На полу стояли купленные по дешевке желтые сапоги с очень острыми носками и почти новой подошвой, лишь слегка потертой.

Люди все подходили и подходили. Паулино одной рукой обнимал входящих, а другой извлекал из чемоданов все новые и новые чудеса; он без умолку рассказывал о своей жизни за границей, о друзьях, о далеком мире, который он оставил.

— Это зеркало мне товарищи на память подарили.

Выгравированный на зеркале букет отражал лица мальчишек, они приближались все ближе и ближе, пока не утыкались носами в полированное стекло. Народ тянул шеи, чтобы рассмотреть получше.

— А вот моя кровать.

Вместе с друзьями Паулино разбил фанерный ящик, и перед изумленными зрителями предстала новенькая кровать. Паулино схватил одного мальчишку и швырнул на матрас. Пружины загудели.

— Вот это да, — охнули все.

Старики не спеша рассматривали вещи, изучающе оглядывали Паулино и подводили итог:

— Да, этот приехал не с пустыми руками. Не зря ездил.

— А это для крестной.

Женщина растроганно благодарила, разворачивая перед глазами собравшихся яркую, цветную шаль.

— Эта скатерть для сеньора учителя! Эта ручка для кума!

Никого не забыл Паулино, ни родственника, ни друга, раздавая сувениры с горящими от счастья глазами.

Во дворе, под раскидистым деревом, играли мальчишки, заложив за щеки большие леденцы. А в доме оживление не утихало. Розенда, старшая дочь, встречала на пороге гостей, исполняя роль хозяйки дома, пока мать распоряжалась на кухне; нельзя же отпустить дорогих гостей, не угостив хотя бы тарелкой супа, тем более что время обеденное.

Патефон играл не смолкая, все упоенно слушали голос парня по имени Наутилио, который так хорошо пел.

К вечеру пришли музыканты. Паулино принял их с распростертыми объятиями, перецеловал всех, велел принести закуски, а бутылка доброй водки сделала встречу еще более радостной. Когда затихли последние колокола, сзывающие к вечерне, праздник начался. Парочки жались в танце друг к другу, пламя желания разгоралось все сильнее; лицо к лицу, мягкие девичьи груди упираются в твердую, как скала, грудь партнера; девушки становятся все податливее, пока, в конце концов, не позволяют увлечь себя в глубь зарослей, туда, где растительность особенно густа, а земля мягче пуха. Плоть брала свое, отдавая то, что берегла так долго, и внутри нее уже начинала зарождаться новая жизнь.

Уже глубоко за полночь «мишим» сменил музыкантов, давая им возможность отдохнуть и подкрепить силы тарелкой куриного бульона с рисом. Жизнь, как известно, имеет свой вкус и запах: в эту ночь она пахла полногрудыми девушками с цветами в волосах. Они охотно смеялись без всякой причины, показывая белые и ровные, как четки, зубы, и во время танца прилипали к своим партнерам всем телом, как те почтовые марки, что наклеивают на письма, посланные на чужбину. Парни выходили во двор, чтобы остудить свои разгоряченные головы либо в ожидании свидания. Единственные свидетельницы тайных бдений молодежи, цикады, выводили свои успокаивающие мелодии.

И Паулино среди всего этого веселящегося люда вдруг заплакал, растроганный, не умея объяснить причину нахлынувшей на него блаженной слабости, которую другие приняли как само собой разумеющуюся.

— Когда человек возвращается на свою землю, к своим, он должен плакать, чтобы дать выход тоске и умягчить сердце, — объяснил ему кум, и все с ним согласились, и тогда музыканты разбили тишину первыми аккордами контрданса.

Постепенно, однако, все переменилось. Плантации перестали давать урожай из-за недостатка воды. Страх перед засухой приводил в отчаяние «американцев»: бесплодные поля без единого стебелька кукурузы или кустика картофеля сводили на нет годы тяжкого труда на хлопкообрабатывающих фабриках среди повисшей в воздухе удушливой пыли. В отчаянии они сдергивали с себя шапки, падали на колени и просили помощи у неба. В часы обеда еды для всех уже не хватало, и вода уже не булькала весело в кастрюлях, как прежде.

Дети плакали, матери успокаивали их, гладя по головкам: «Господь милостив!», а облака тем временем проплывали мимо, собираясь в тучи и проливая над океаном драгоценную влагу.

Деревни пустели. Жизнь поворачивалась своей мрачной стороной к тем, кто жил вдали от морского побережья.

— Па, а сегодня на ужин ничего нет?

Паулино остановился в дверях, глядя на дочку, которая обхватила его ногу. Внутри у него все переворачивалось.

— Мама сказала, чтоб все шли спать без ужина, а я не хочу спать без ужина, — повторила девочка дрожащим голосом, уже готовая заплакать.

В гостиной молча сидела жена Паулино, Розенда, и два его сына. Не сказав ни слова, Паулино отодвинул дочку, повернулся и вышел. Магазин Моргадо был в двух шагах.

— Слушай, кум, зайди ко мне, сделай милость. Я тебе кое-что покажу.

Они вышли вместе. Перед домом Паулино обогнал его и распахнул дверь гостиной.

— Входи, кум. Это тебе, поставишь в кабинете, — и он указал на письменный стол черного дерева, украшенный серебром и росписью.

Моргадо не проявил интереса. Скривив рот, он осмотрел стол, открыл и закрыл ящики и потер подбородок:

— Уж больно жизнь сейчас трудная. Не знаю, смогу ли я это купить.

В гостиную снова вошла маленькая дочка Паулино и начала хныкать. Моргадо вновь осмотрел стол и заключил:

— Денег у меня сейчас нет. Жизнь трудная!

На улице Паулино повернулся к нему:

— За пятьдесят килограммов зерна отдам. Нет у меня выхода. Не могу смотреть, как дети с голоду плачут.

— Бери тридцать и считай, дело слажено. Я родственников не граблю.