Михаил Вольпе - Петух пропел в бухте (сборник)

В магазине Паулино получил зерно. Вернувшись домой, отдал его жене:

— Возьми, Ана. По крайности, дети сытые спать лягут, а там, что бог даст.

Жернов за несколько минут превратил зерно в муку. Розенда разожгла огонь, чтобы вскипятить воду, а мать тем временем положила в глиняную миску несколько горячих углей, чтобы поджарить кукурузу и дать детям, пока не будет готов ужин. Все это время они сидели в кухне и, не отрываясь, как безумные, смотрели на пляшущие языки пламени. Суп загустел. Бросив в него горсть соли, Ана черпнула ложкой и с шумом втянула в рот, пробуя, готово ли. Потом расставила миски на каменной скамье, положила каждому порцию густого варева и раздала ложки.

Паулино не стал есть. Он сидел в углу, задумавшись, оперев подбородок на руку. Дети смотрели на него встревоженно. Быстро расправясь с ужином, они повеселели. Ана то и дело вытирала глаза уголком фартука и просила мужа съесть хоть что-нибудь.

— Я уже сказал, не хочу, Ана. Лучше уложи детей, они носом клюют.

Дети спросили благословения, и Розенда увела их спать.

Всю ночь Паулино не мог уснуть и только тяжело вздыхал. Ана успокаивала его.

— Как подумаю, что за тридцать килограммов зерна отдал вещь, стоившую мне стольких трудов!

— Что поделать, Паулино. Не про нас он был, этот стол. Против нищеты что поделаешь?

Мало-помалу вещи, привезенные из-за границы, исчезли. Против этого ничего нельзя было поделать. Паулино особенно остро чувствовал это, когда смотрел на голые стены с одиноко торчащими гвоздями, напоминавшими ему о том, каким тяжким трудом он пытался заслужить право на спокойное и безбедное существование. «Мишим» перешел к Моргадо за два килограмма муки; после этого Паулино уже не знал, что делать. Чтобы хоть как-то поддержать семью, он продал все плантации. Теперь они спали на полу вместе с детьми, на циновке из банановых листьев. И все это он должен был принимать со смирением, уповая на милосердие пресвятой девы, которое должно снизойти на него и смягчить его страдания.

Между тем дети, хотя и ели что-то, таяли день ото дня: кости выпирали, глаза горели лихорадочным блеском.

— Завтра начну крышу снимать. Мигельино согласился взять, мы уже сговорились в присутствии кума.

Глаза Аны наполнились слезами. Она ничего не сказала, только поднесла к глазам уголок фартука, чтобы скрыть отчаяние, потому что дом без крыши — все равно что загон для скота, куда, не спросясь, входит, кто захочет.

Постепенно дети перестали ходить, опухли и умерли один за другим. В лачуге, где Паулино теперь ютился вместе с Аной и Розендой, царили отчаяние и нищета.

— Папа, благослови меня, я пойду просить подаяние. Это не стыдно, потому что лучше просить, чем воровать.

У Паулино не было сил ответить. Ана уже почти не двигалась, и Розенде приходилось поддерживать ее за талию, когда дизентерия выворачивала ей внутренности.

Розенда понимала, что долго так продолжаться не может, поэтому она решила пойти раздобыть что-нибудь, пообещав вернуться к ночи. Деревня в двух шагах, и там, конечно, еще есть люди, чувствующие сострадание к бедности. Они не должны дать христианам умереть с голоду. Когда Розенда ушла, Паулино расстелил циновку, уложил Ану и пошел собрать травы для курева и успокоения астмы, которая медленно, но верно сводила его в могилу.

К счастью, в деревне вдруг объявился Фалушо, вербовщик на погрузку кукурузы. Глашатай с барабаном ходил по улице и сзывал людей на работу.

Желающих оказалось слишком много, пришлось вызывать полицию. Та быстро навела порядок, каждая завербовавшаяся женщина получила талон со своим именем. В этот талон был вписан вес доверенного ей груза.

Розенде тоже удалось получить талон, и вместе с группой женщин из их мест она направилась в порт. К полудню все они получили мешки — по одному на двоих — и двинулись обратно. Они шли колонной по двое, согнувшись под тяжестью груза, как волы под ярмом, спотыкаясь на острой гальке, поддерживая ослабевших.

Оставалась еще половина пути, когда разнесся слух, что Канда упала, мешок придавил ей грудь, и она лежит без движения.

Женщины побросали мешки и, крича, кинулись ей на помощь. Ткань на некоторых мешках лопнула, и зерно посыпалось на дорогу. При виде этой вдруг свалившейся на них манны небесной женщины забыли вдруг о милосердии и честности и, как изголодавшиеся животные, бросились подбирать зерна. Ползая по земле, они засовывали зерна в рот и глотали их почти целиком, пока сзади не налетела охрана, раздавая удары налево и направо.

— Пошли, пошли! Не останавливаться!

— А как же Канда? Так и останется тут? Бедняга, у нее сын болен, и ей пришлось оставить его одного без присмотра.

— Вперед, вперед, довольно болтать, а то до ночи не доберемся.

Охранник вновь погнал колонну, а Канда осталась неподвижно лежать на дороге, и душа ее уже переместилась туда, где конец всем страданиям.

Пройдя немного вперед, Розенда открыла мешок и, осторожно оглядываясь, вытащила несколько зерен. Положила их в рот и медленно, чтоб не заметил охранник, прожевала. Ее напарница сделала то же самое. Так им удалось обмануть голод. Только к вечеру колонна добралась до места, где должны были взвешивать зерно. Полицейские проверили всех по списку, выкрикивая имена, чтобы определить, у кого именно будет недостача.

Женщины следили глазами за стрелкой весов, неумолимо исполняющей свою миссию, в то время как полицейский, обнаружив недостачу, выкрикивал имена и называл количество съеденного по дороге зерна.

— Ланта!

— Здесь.

— Кандинья!

— Здесь!

— Не хватает полтора килограмма!

Ланта, у которой на руках был ребенок, пыталась оправдаться, призывая святых в свидетели. Ребенок уткнулся лицом в шею матери, прячась от хлыста, зажатого в руке у охранника. Стремясь защититься, Кандинья сделала шаг вперед, но получила сильную затрещину, которая отбросила ее на Ланту. Та покачнулась. Рука с хлыстом поднялась и опустилась. Ланта увернулась, ребенок пронзительно вскрикнул, и в тот же миг лицо и левое плечо его оказались залитыми кровью. На земле, подрагивая, как оторванный хвост ящерицы, лежало маленькое ухо. Поняв, в чем дело, Ланта закричала:

— Он убил! Убил мою дочку!

Застывшие в страхе женщины с ужасом смотрели на вооруженного хлыстом охранника. Им ничего не оставалось, кроме как успокаивать несчастную мать, в надежде получить поскорее свою плату и уйти из этого места, где царят насилие и несправедливость.

Розенда де Паулино подошла, чтобы взвесить свой мешок. На груди у нее была спрятана горсть зерна. Стрелка весов стояла неподвижно.

— Розенда де Паулино!

— Туда де Мари-Файял!

Женщины вышли вперед, и их мешок лег на площадку весов. Стрелка показала на два килограмма меньше. Розенда задрожала под взглядом охранника, который оценивающе рассматривал ее грудь и бедра.