Михаил Каминский - Переполненная чаша

Шесть рубчиков, значит, Буравцев выложил Таньке. И пятнадцать — за «Сибирскую» — кинул в бардачок стоявшей у бетонной стенки машины. Кинул, не заглядывая в бардачок. Неудобно. Знал, что денег там навалом, многие сотни, поскольку в салоне валялись пустыми три ящика из-под водки, а в багажнике еще парочка уже ослепших. Только шестой, последний, на две трети серебрился зрачками целехоньких «бескозырок». Тут все по-джентльменски: и водка небалованная, и деньги копейка в копейку. Таксисты — народ гармоничный: это их товар, а они считать умеют и бьют разве что не до реанимации.

Взяв из багажника бутылку, Буравцев захлопнул крышку и вдобавок пристукнул ее кулаком — для контроля. А то, рассказал вчера один клиент, на компрессорном из-за небрежности и обыкновенной спешки случился крупный прокол с материальными и моральными последствиями. Там, на компрессорном, держали коллективную водку в противопожарном шкафу ремонтных мастерских. Естественно, под запором. У каждого члена коллектива свой ключик. Открываешь — без свидетелей, понятно, — а там имеется все, что надо, включая стакан, крупно нарезанный огурчик и тарелочку для денег, откуда, кстати, можешь взять себе сдачу. Кто пополняет шкаф продукцией, когда забирают оттуда выручку, никому не известно. Да и не рвутся люди к разгадке этой тайны. Главное ведь что? Удовлетворить свои потребности. И вот какой-то там разгильдяй принял дозу, хрустнул солененьким и побежал на рабочее место, позабыв закрыть противопожарный шкаф…

Августовский вечер был жарким и влажным. На улице лучше бы и вовсе не дышать. А в затененной шторами квартире Буравцев бегал босиком по комнатам — и ничего, не потел. Он заглядывал в список, который оставила на кухонном столе Зинаида, и кидал в клетчатую венгерскую сумку на молниях разнокалиберные тряпки: Зинаидины, дочкины и мужские — свои и сына. Зинаида сорок четвертого размера, второй рост, вон рожала дважды, абортов сколько было по молодости, а все как змейка. Но дети пошли в него. Колька в семнадцать с гаком допризывных тянет целый центнер. У него уж брюхо через ремень в землю смотрит. В пэтэу и микрорайоне Колька царь и бог: подарит с правой. — не встанешь. А у Вальки в тринадцать еще детских годков грудь поболе, чем у матери. Да и все остальное тоже. В клуб Русакова на аэробику не приняли. Зато с осени самбо станет заниматься в «Локомотиве» — один клиент твердо пообещал.

Квартира — три комнаты и просторная кухня — каждым углом, каждой вещью радовала глаз Буравцева. Обстановка в спальне — белая; телевизор — «Панасоник»; к нему — голландская дека для просмотра видеокассет вредного той же Вальке содержания. Впрочем, у дочери свои игрушки: стереофонический «банан» ровно за тысячу и барахла отдельный шкаф.

Мотаясь по квартире, собирая заказанные женой вещи, Буравцев задергивал поплотней шторы, разглаживал накидки, просто так — для удовольствия — касался ладонью занавесок. Все эти тряпочки были не простыми — их делал по спецзаказу очень, говорят, талантливый художник, лауреат в двадцать четыре года. Но сначала лауреат притащил к ним в мастерскую с помощью «технички» своего «запорожца» в таком виде, что его в приличном месте и под пресс для вторичного металла постеснялись бы сунуть. А Буравцев поднял калеку на колеса и преобразил. Конечно, пришлось повозиться. Зато теперь на окнах в его квартире не ширпотребовские лоскуты, а самый настоящий батик, произведение искусства. Так что никто никому не должен, и у них с лауреатом полное взаимное удовлетворение.

Достойный вид квартира стала приобретать с того времени, как из горластого и огромного автовазовского техцентра; похожего сразу и на железнодорожный вокзал, и на ипподром, где скакали, правда, не лошади, а взмыленные люди, Буравцев перебрался в крохотную — всего на два подъемника — мастерскую, возглавляемую хитроумным Касьяном. С прошлой же осени, когда Касьян уговорил их подписаться на полный хозрасчет, они вообще стали королями. Ежемесячно о т с т е г и в а ю т в управление полторы тысячи, остальное делят между собой согласно коэффициенту трудового участия. И вообще с той поры Буравцев является в мастерскую, как в школьном детстве на первомайскую демонстрацию: гордо и весело. Еще бы! Кончился унизительный контроль сверху: кто — куда — за что — сколько? Теперь не надо запоминать, в какой карман кладешь государственные гро́ши, в какой суешь левые башли. Ныне все, что поимел с клиента, — п р а в о е…

Освободив от пива Танькину дерматиновую сумку, Буравцев запрятал ее подальше от греха — в валенок на антресолях. И наказал себе не забыть про сумку, когда вернется с участка. Не дай бог, наткнется Зинаида! Пиво же он переложил в дорожный холодильник, туда, где уже лежали четырехрублевая говядинка, пестрые банки с куриным паштетом и сырковая масса с ванилью. Баночный паштет любили жена и дочь. А Колька мог запросто лопнуть от сырковой массы с ванилью, если его своевременно не оттащить за уши.

В боковых отделениях клетчатой венгерской сумки Буравцев разместил коробку конфет и совершенно новые, прямиком из типографии, книжки. Две из них были солидные, в твердых картонных переплетах, а еще одна — тоненькая, мягонькая, стихи. Зато на ней, хоть и гляделась третьим сортом, имелась приятная Буравцеву дарственная надпись — единственное слово: «Мастеру». И восклицательный знак. Такое посвящение он оценил по высшему тарифу, а про другие, в которых слова что горох в стручке, говорил, не скрывая обиды, Касьяну: «Писатели, а думать, между прочим, не напрягаются».

Буравцев знал про себя: умеет многое. Сам Касьян, конечно, больше его смыслит в электронике, зато в слесарке или в жестяных работах и начальник, и все остальные в мастерской перед ним — как студенты. Потому-то и записываются автовладельцы к Буравцеву за месяц-два, будто он модный парикмахер или зубной протезист, работающий с золотом. А потом, ошарашенные превращением задрипанной глухонемой «тачки» в ревущего зверя, клиенты суют в какой-нибудь из многих карманчиков на комбинезоне Буравцева впечатляющие купюры и сами же застегивают кнопочку или молнию. Но он берет ровно столько, сколько считает соответствующим своей работе, остальное же возвращает с неизменным замечанием: «А это, извините, лишнее». И не без удовольствия, сохраняя хладнокровие, наблюдает, как бледнеют от растерянности люди, теряются больше, пожалуй, чем если бы он потребовал от них добавить целый «стольник».

Клиентов Буравцев воспринимал без деления на их профессии или служебные ранги: перед автосервисом все равны, как перед господом богом, и одинаковы, точно они в общественной сауне. Не было для него н у ж н ы х клиентов, разве что доктор Клюев. Остальные же, если и могли чем-то быть полезными Буравцеву, то делали это без внешнего нажима, исключительно по собственному желанию. Краем уха услышат: Буравцеву что-то надо — являются. Вот так, например, явился Манухин из «Локомотива» — ведет там женское самбо. И как он проведал, что Валька приемчикам хочет научиться? А не признавал среди клиентов Буравцев только жлобов и неверных. Тех, кто вчера чинился у него, а завтра побежал к другому, он безжалостно вычеркивал из блокнотика с золотистой надписью «Memore», подаренного доктором Клюевым. Превыше всего ценил Буравцев уважение к себе. Поэтому, прежде чем сунуть мягонькую книжечку стихов в сумку, обернул ее папиросной бумагой…