Михаил Каминский - Переполненная чаша

«А кефаль тут водится?» — поинтересовался Молотилов.

«И водится, и ловится, только очень уж она дорогая».

«Как это? Ты же не покупаешь ее».

«Это с какой стороны взглянуть… До первого июня крупную кефаль трогать не смей. А вытащил и понес домой — плати двенадцать рублей за конкретную рыбину. Плюс штраф пятьдесят — за нарушение закона. И «телега» от рыбинспектора на работу к тебе или по месту учебы… Хватит?»

«Достаточно, — согласился Молотилов. — У нас хоть кефали нет, но законы тоже есть. Насчет леща, карпа и, кажется, сазана».

«Видишь! — обрадовался совпадению Володя. — А после первого июня наступает новая история. Поймал кефаль мельче, чем в двадцать сантиметров, отпусти ее с богом. Не то…»

«Знаю уже, — сказал Молотилов. — Штраф, письмо и так далее. Но что мы с тобой все о рыбном промысле? У тебя дети есть?..»

С того дня у Молотилова появился в Крыму товарищ и собеседник. Жаль только, что Володя приходил на бун не каждый день…

До конца отпуска осталось совсем ничего: три раза поваляться на пляже. Впрочем, Молотилов признавал, что это и к лучшему. У райской жизни существует серьезный недостаток — ее замечательное однообразие. А ведь солнце, воздух, вода и фрукты хороши в меру. От винограда, в частности, Молотилов нажил оскомину и средней силы изжогу. От дощатого лежака, что на него ни стели, болели бока. Местный Володя взял отпуск и уехал с семьей к родителям — в Рязанскую область. Береговой ветер угнал теплую воду. Да и деньги почти кончились. Решили добираться до Симферополя, в аэропорт, троллейбусом. Что ж, все по возможностям, по карману: сюда — в такси, обратно — за доступную цену.

Теперь Молотиловы все чаще говорили между собой о доме, сыне и внучках, вспоминали, что надо сделать на садово-огородном участке накануне зимы. Кусты смородины красной, например, утеплить, чтобы опять не побираться саженцами у Троицких. Собрать и пожечь сучья, листья и прочий мусор. Заменить поролоновые прокладки в квартирных окнах. Послать Валентине для девочек разного варенья… Столько вдруг отыскалось срочных и обязательных дел, включая подписку на прессу, что, если бы возможно, улетели бы сию секунду.

Знаменитая артистка купила пять больших желтых дынь и устроила прощание. Молотиловых тоже пригласили. Дыни оказались вкусными и сочными. Молотилов съел большой кусок — и хватит. А его Ариша взяла еще один и еще один кусок: так увлеклась разговором, который возник между знаменитой и тем ее ухажером, у которого, как у «Песняров», были висячие усы. Он говорил ей, не стесняясь окружающих людей: «О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! Глаза твои голубиные под кудрями твоими… Как алая лента, губы твои, а уста твои любезны…» А знаменитая отвечала ему таким же красивым языком: «Голова твоя — чистое золото… Кудри твои волнистые и черные, как вороново крыло… Руки твои — золото, украшенное топазами. Щеки твои — цветник ароматный…» А он ей: «Вся ты прекрасна, возлюбленная моя, и пятна нет на тебе… Мед и молоко под языком твоим…»

С одной стороны, Молотилову было стыдно за откровенность и наготу их слов. Зачем они при всех говорят о любви? Не в театре же! А с другой стороны, признавался себе Молотилов, он бы кое-что потерял в жизни, не услыхав, как некоторые люди объясняются в чувствах. От сильного волнения знаменитая даже шепелявить перестала. Во как!

Он покосился на Аришу, чтобы узнать, как на все это реагирует она. И обмер: щеки у жены горели, рот был полуоткрыт, а глаза… Ей-богу, глаза Ариши под успевшими за отпуск наполовину развиться химическими кудрями он бы не мог назвать иначе, как голубиными. Чистые, кроткие и нежные. Ни за что не поверишь, что четверть века Ариша опаляла свое зрение в литейном цеху.

«Песнь Песней», — тихо произнес писатель Миколас. Он, наверное, кончил свою работу, потому что опять стал появляться на пляже с большим парусиновым зонтом от солнца.

«Хорошая песня!» — согласилась Ариша и потянулась за новым куском дыни…

А вечером Молотиловы пошли-таки на танцы в Дом моряка. Танцы были платными, но Молотилову они не понравились: жарко, душно, толкаются. Конферансье, или как там его зовут — культработник, кричал в микрофон: «А теперь вальс на основе взаимного приглашения!» или «А теперь дамский быстрый танец!». И шуточки его были совсем не умными: «Дамы, танец кончился — и можете поставить своих кавалеров к стенке…» Но все равно настроение, которое возникло у Молотилова днем, не пропало и даже не затуманилось. Они еще долго после танцев гуляли по пустой уже набережной и разговаривали о чем придется. «А ведь Миколас совсем даже не злой, как я раньше думал», — сказал Молотилов, в частности. «Да, — согласилась Ариша, — а что морщится, это, наверное, у него от боли». — «От боли…» — кивнул Молотилов.

Они дошли до корабля «Эспаньола», превращенного в маленький ресторан. Наполовину корабль находился на суше, а частично нависал над морем. Вокруг все было черным — небо, вода, набережная. И на «Эспаньоле» тоже ничего не светилось, но благодаря ближайшему фонарю Молотилов прочитал, что корабль снимался в кино. И не один раз. На другой табличке говорилось, что ресторан-бар работает с трех часов дня сеансами. «Покупай билет — и можешь кое-что на этот билет покушать и выпить, — объяснил Молотилов жене. — Остальное же, если остался голодным, получишь за дополнительную плату». Ариша подсчитала стоимость билетов на двоих, противопоставила ей продолжительность сеанса и решила, что одна минута в корабле обходится слишком дорого. Молотилову тоже сначала так показалось, но, когда он вслед за женой произвел деление денег на минуты, получилось, что развлечение стоит не дороже кислородных ванн, если их принимать вдвоем. «Посетим?» — предложил он Арише. Ариша прикинула в уме материальные возможности и согласилась. Как ни транжирили направо и налево, а деньги все ж оставались. А с теми, которые она по извечной женской предусмотрительности прихватила сверх пяти с половиной сотен, так и вообще хорошо было.

Они вернулись к себе на улицу Франклина Рузвельта, тихо поднялись по железной лестнице на второй этаж. Время перевалило за полночь. В морском порту что-то тяжелое, механическое ухало и вздыхало, словно бы работал большой насос. Доносились хлопки прибоя. Иногда внизу, под окнами, шагали прохожие, переговаривались во весь голос, не обращая внимания на поздний час. Но под теплым ворсистым одеялом Молотилову не спалось по другим причинам. Думал, что там у них, в бригаде. Наверное, закончили заливать гудроном кровлю в общежитиях, а к ремонту заводского детского сада, пожалуй, не приступили. Затянут в связи с его отсутствием детский сад… Потом мысли Молотилова перекинулись на сына Сергея, которого направляют в академию. Глядишь, с академическим образованием и до адмирала дослужится. Но сначала надо успешно сдать экзамены, а Валентина жалуется, что готовиться к экзаменам в академию Сергею некогда. Служба заела. Чего ж она, подумал, Молотилов, не создаст мужу условия? Адмиральшей, небось, стать сноха не против, а Светку на фигурное катание водит кто? Отец. И Викушу в бассейн на плавание тоже он сопровождает, Сергей. Конечно, когда находится дома. «Мое основное занятие, папаша, — объясняла как-то Молотилову сноха, — ждать вашего сына из далеких походов. Очень это нелегкое занятие, тем более что тогда уж дочки полностью на мне». — «Ожиданье — безделье, а не занятие, — возразил Молотилов ей, — потому что никому за ожидание не платят деньги». Но Валентина не согласилась: «А вы сами попробуйте ждать! Жаль, — сказала сноха, — что я не эскимоска, потому что мужчина-эскимос, когда покидает родную землю на долгое время или навсегда, берет в дорогу свое сердце и свою жену». — «А детей-то куда девать? — ехидно поинтересовался Молотилов. — Снова к деду и бабке?»