Михаил Каминский - Переполненная чаша

Но он бы, Захаров, сравнивать Троицкого с руководителем оркестра не стал. Язык бы у него не повернулся соврать насчет дирижера. Вон как Александр Сергеевич рухнул пятками на цементный пол: землетрясение среднего масштаба. И галстук отбросил к черту, и шею от пота вытирает не каким-нибудь батистовым платочком, а пятерней. Кто угодно он — медведь, штангист, зубр из Беловежской Пущи, только не дирижер.

Захаров приблизился к Троицкому:

— Александр Сергеевич, вы уж мне только. По секрету. Почему собираете в спецовке, а на демонтаж обязательно приходите при параде?

— Какие-то ты глупости, Васька, говоришь, — серьезно произнес Троицкий. — Какой парад? Чего выдумал?

Неказистая фигура пожарного начальника все еще маячила поблизости от газового ввода. Захарову хотелось смотреть на свою красавицу машину, разглядывать ее могучий корпус с идеально выверенными дизайнерами линиями. Нравилась она ему, машина, как нравится всякое совершенное создание. А глаза сами тянулись к майору, били по нему бессильной злостью.

— Я же помню… когда еще учеником у вас был… Тоже на демонтаж в новом костюме являлись. Признайтесь, Александр Сергеевич, в чем дело?

— Ладно, Василий, — Троицкий усмехнулся. — Только ты никому, да? Поклянись…

— Еще бы, Александр Сергеевич! Буду нем как рыба.

На круглом, в глубоких морщинах, лице Троицкого появилось детское выражение. Он пригладил свои густые, коротко остриженные волосы. Зачем-то откашлялся, как на собрании.

— Чтоб она меня не узнала, вот зачем наряжаюсь я, Вася. А-то ведь обидится.

— Машина?

— Ну да! Кто ж еще? — удивился Троицкий. — Я, понимаешь, ее собирал по косточкам, по жилочкам, — тогда она радовалась, верила мне, считала добрым и порядочным человеком. И вдруг я ее обманываю — перед отправкой заказчику опять привожу в первоначальное состояние. Кто же это спокойно выдержит такое издевательство? А мне ее потом у заказчика в типографии снова собирать. Вот тогда она покажет свой характер, будь уверен! И ее не запустишь, хоть лопни… Ты не улыбайся, Васька, спроси у кого угодно. Все генеральщики на какие-нибудь хитрости идут. А я, видишь, переодеваюсь, чтобы не узнала.

— Значит, получается так: один человек машину собирает, а разбирает — другой? Нехорошо обманывать, Александр Сергеевич. Даже машину. — Захаров рассмеялся, забыв о своих неприятностях. Силен загибать Троицкий. Фантаст!

Но тот был серьезен и настаивал на своем:

— Я, Вась, даже одеколоном в начале демонтажа пользуюсь, чтобы и запах был совсем незнакомый. Вот, вчера за червонец «Жокея» купил. Полфлакона вылил. Слышишь?

От Троицкого шел крепкий запах мужского пота.

— Да ты не журись, Василий, — сказал Александр Сергеевич, — все будет в норме.

Минут за двадцать до приезда министра — о его пунктуальности было хорошо известно всем — Захаров приказал зарядить офсетную машину новым бумажным ролем. И решил на всякий случай опробовать еще разок ее в работе. Как бы чего не случилось в самый ответственный момент.

Отстранив Гошу Челомбитько, он встал за пульт управления, нажал зеленую кнопку пуска. Грозно прогудел ревун — и через положенные пять секунд бумажная лента метнулась по направляющим, в мгновение исчезла внутри машины, миновала первую красочную секцию, не снижая скорости, промчалась через бездействующую сушку, нырнула во вторую секцию, выскочила из нее, ворвалась в закрытый со всех сторон фальцаппарат. Белое полотно было точно сплошной молочный поток. А еще бумажная лента напоминала Василию Николаевичу залитую лунным светом шоссейную дорогу — ровную, бесконечную, завораживающую своим стремительным и однообразным движением, направленным под колеса автомобиля…

На пороге фальцаппарата бумажная лента как бы надломилась и пропала. Через несколько секунд, однако, в открытый накопитель уже стали одна за другой поступать журнальные тетрадки.

— Все путем, — сказал Захаров.

— Крутится, — поддержал его Озолин.

Гоша Челомбитько только кивнул.

На пульте перемигивались разноцветные индикаторы. В окошках счетчиков неуловимо переливались одна в другую цифры. Напряженно, но почти незаметно дрожали стрелки. Все шло как положено, без осечек, под электронным контролем. Однако Василий Николаевич знал, что все — о б м а н. Газовый подогрев не действовал, в кипсейки не залита краска, поэтому все цилиндры, валики, формы только обозначают работу: прикасаясь к бумаге, они не оставляют никаких следов. Не печатают, короче говоря.

— Гоша! Челомбитько! — громко позвал Василий Николаевич. — Постой-ка тут за меня. И ты, Озолин, не зевай.

Он подошел к накопителю. Механизмы уже убрали из него первую партию журнальных тетрадок. Металлические руки схватили их, сжали, перехлестнули шпагатом — и переправили образовавшуюся аккуратную пачку на стол. А в накопителе опять становилось тесно… «Но зачем этот обман, зачем не работа — только ее обозначение?» — подумал Захаров. Пока делали машину, натерпелись, нарадовались, настрадались и навоевались досыта. Всем заводом, конечно, делали, однако же основной груз принял на себя он, главный конструктор. Никто ведь и не вспоминал тогда, что Захаров — исполняющий обязанности. Спрашивали, как с полномочного и чрезвычайного. И вот сейчас из-за какого-то идиота!..

Василий Николаевич скрипнул зубами. На пожарного майора теперь и смотреть не хотелось. Конечно, машина в полном порядке, она уже живет, существует, но вместо торжества и праздника ему, Захарову, выпали сплошные неприятности. Сколько же еще будут приклеенными к его должности две проклятые буквы? До пенсии? Без газового подогрева не покажешь министру, что они первыми и пока единственными в стране вышли на уровень мировых стандартов. Даже опередили эти стандарты!

На приемном столе возвышались уже три пачки. В накопитель из фальцаппарата через равные промежутки поступали все новые и новые тетрадки. Они были б е л ы м и, чистыми, не тронутыми краской.

— Какого черта! — закричал Василий Николаевич, повернувшись к пульту управления. — Выключай! Чего бумагу зря портить? Она деньги стоит. А министр… Как-нибудь обойдется министр без пыли в глаза. Поймет то, что надо понять, не дурак же. Разберется… Выключай, Гоша! Кому сказано!

— Вася! Василий Николаевич! — услыхал Захаров в возникшей вдруг тишине шепот Троицкого. — Ты чего выступаешь? Замолкни!

Глаза у Троицкого были напуганными. А смотрел он куда-то за спину Захарову. Туда же глядел от пульта и Гоша Челомбитько. И Витя Озолин тоже не сводил глаз с кого-то позади Захарова.

Василий Николаевич обернулся. В нескольких шагах от него стоял министр в окружении группы людей. Как всегда тщательно выбритая, голова министра блестела.