Михаил Каминский - Переполненная чаша

Домашние приблизились, разом испустили шипение и повернули восвояси. Было что-то обидное, оскорбительное в раскачивании их толстых гузок. Но еще сильнее было презрение к незнающим перелетов.

Самцы еще подогревали себя крохтаньем, хотя никто не сомневался, что боя не будет. Но тут через строй самцов вдогонку за домашними ринулось десятка полтора диких. Они были мельче, другой окраски, суетливее, их шеи змеились над землей, но не угрожающе, а раболепно. Это были предатели!

Если бы Краснозобый не увидел среди них Черной красавицы, он, пожалуй бы, не взлетел. Мудрость подсказывала ему: напрасно бороться за тех, кто оглох к зову ночного неба и мерцающих звезд, кто потерял неистовость в преодолении расстояний, для кого биение влекущих линий превратилось в ничто. Но чтобы Черная красавица покинула стаю, жирела от легкой, дармовой пищи, чтобы будущей весной он, словно какой-нибудь перестарок, был обречен на тоскливое одиночество!

Краснозобый не тронул других предателей. Всей мощью он обрушился на Черную красавицу, нещадно бил ее и щипал, а потом ухватил за шею и отбросил в сторону. Несколько испуганных его беспощадностью казарок вынырнули из толпы домашних, в которой уже заняли место, и заковыляли назад…

Черная красавица не умерла — вернулась. Успела пристроиться к поднявшейся на закате стае.

Все меньше ночей отделяло их от места зимовки, но силы стаи близились к концу. Крылья Краснозобого поднимались будто сами собой и жестко опускались, подминая и отбрасывая назад воздух, однако пространство сопротивлялось, устремлялось навстречу, толкало в грудь. Киль, прежде надежно скрытый под гладкими, прижатыми друг к другу перьями и согретый нежным пухом, обнажился и уже не рассекал упругую преграду, а словно бы натыкался на нее при каждом взмахе крыльев. Эти толчки отдавались в сердце, заставляли его трепетать, испуганно и болезненно. Краснозобый вытягивал шею и сам тянулся за нею. Из легкого, равномерно текучего полет временами превращался в пульсирующие рывки, похожие на агонию.

Пищи стало меньше, иногда стая по утрам садилась на болота, выбеленные инеем. Холода требовали большей энергии, а ее источники замерли или совсем исчезли под натиском приближающейся зимы. Еще бывали теплые дни, когда солнце щедро ласкало Краснозобого, и увлекающие вперед линии звучали в нем с прежним торжествующим звоном. Но вскоре звон превращался в едва слышимый шепот. Иные места отдыха и кормежки, памятные по прошлым перелетам, встречали стаю голодной опустошенностью, отталкивающим запахом. Вместо знакомого озера Краснозобый видел грязную лужицу. Речушка, чья кристально чистая вода была для птиц живой водой, оставляла на крыльях радужные разводы.

Теперь все чаще Краснозобый вел стаю ниже обычного: высота отбирала силы уже тем, что ее надо было достигнуть. Но в занижении таились свои опасности. Под утро полусонные птицы натыкались на кроны деревьев, разбивались о высокие берега рек. Вечерней зарей стаю, прижимавшуюся к земле, только-только набравшую размах и скорость, поражали выстрелы охотников.

Прежняя горделивость вожака, питаемая бесчисленностью ведомых, распылялась и таяла, падала камнем вместе с убитыми сородичами, которые превратятся в прах еще до того, как стая достигнет зимовья. Оставался долг — бессмертный, вечный и слепой, повелевавший следовать все вперед и вперед и воплощенный для Краснозобого в биении линий.

В морозное утро стая опустилась на озеро неподалеку от людского жилья. Озеро было неестественно круглым, у берегов сверкал молодой ледок, а середина дымилась теплом. Сюда Краснозобый привел птиц без боязни, потому что прежде не раз устраивал на этом странном озере дневки, и все-таки именно здесь навсегда осталась часть стаи. Парила вода, белый дым поднимался из высоких труб, устремившихся к небу поодаль. Тепло и тишина разморили казарок. Наверное, им показалось, что так будет всегда. Только Краснозобый да еще несколько старых самцов знали, что это временно. Ледок превратится в лед, который поползет от берега, все туже сдавливая полынью, потом она затянется совсем, а если и останется чистой, то все равно здесь казаркам грозит голод.

Когда вечером Краснозобый взлетал через розовый закатный туман, он услышал позади странную — т я ж е л у ю — легкость стаи. Вопреки сущему, вожак не мог поверить, что это е г о стая. Такой малой, почти ничтожной по сравнению с первоначальной бескрайней тучей увиделась она Краснозобому. Не туча — редкие хлопья облаков. Птицы, последовавшие за ним, сделали круг над искусственным хранилищем воды, Краснозобый кричал, другие тоже кричали — грозно, просительно, предостерегающе и требовательно. Им даже не ответили. Предавшие стаю нежились в этой обманчивой воде, живой лишь оттого, что перед тем охладила она раскаленное мертвое железо.

Вести маленькую стаю было неимоверно трудно. До этого вечера Краснозобый еще находил силы в своей необходимости сородичам. Их биения линий совмещались с его собственными и гулко резонировали в груди вожака. А теперь, едва-едва улавливая зов зимовья, он стонал от неуверенности и страха, что ведет стаю не туда, куда следует, что если не сие мгновенье, так чуть позже собьется с пути. Успокаивало лишь мерцанье известных звезд, когда они не были скрыты облаками, да близкий шелест маховых перьев Черной красавицы. Точно почувствовав его сомнения, она держалась совсем рядом. Порой их шеи ныряли вперед одновременно, совокупно пробивая сопротивляющееся пространство.

В тот день они отдыхали на берегу заросшего осокой ручья после тяжелой борьбы с северным ветром. Казалось бы, попутный ветер должен помогать птицам, на самом же деле он нарушал плавность движения, взъерошивал перья, отчего наступало замедление. Краснозобый задремал, усталость сморила, и он стал погружаться в глубокий, вязкий сон, который втягивал его целиком, как болотная трясина. Краснозобый воспротивился, задрожал, чтобы вырваться из этой трясины, и, очнувшись, понял, что сидит под сетью. Он ударил клювом в узелок, потом в другой, бил и бил куда придется, до тех пор, пока не почувствовал свободу. Стая возбужденно кричала за ближним кустарником. Краснозобый гордился своей победой над сетью, однако что-то мешало в полную меру насладиться торжеством. И тут он заметил кольцо, почти невесомое, но ударившее Краснозобого тоскливой тяжестью. Это был не просто поясок на ноге, это было оскорбление, длительное, может быть даже пожизненное.

Потом он увидел рассыпанное по берегу ручья зерно и понял, чем отвлекли и обманули люди сторожевиков…

За полночь вдали возникло светящееся пятно. Приближаясь, оно росло и росло, от горизонта навстречу поплыл гул, усиливающийся с каждым взмахом крыла. Гортанно закричали птицы, чаще забилось сердце Краснозобого. Пятно рассыпалось на тысячи искорок, они замигали, это уже было не пятно, а радостная долина света. Так всегда встречало их зимовье — гулом водопада, слепящим светом солнца, отраженным гладью широчайшей реки.