Михаил Каминский - Переполненная чаша

Он не мог поверить, что все кончилось, что-то говорило: еще не полную меру страданий приняла стая, чтобы получить в награду желанный зимний отдых. Но, помимо воли, крылья несли его к этой долине света все стремительней. Птицы молчали, только свист рассекаемого воздуха спорил с наваливающимся на них встречным гулом.

Первыми врезались в стеклянную стену молодые, вырвавшиеся вперед. Их тела распластывались на стене крестами и падали вниз. Краснозобый лишь чудом успел поймать поток встречного воздуха и увернуться от смертельного удара. Его движение повторила Черная красавица. Летевших за ними опасность не коснулась.

Лес металлических опор и паутина проводов, окружавших электростанцию, остались за хвостом. Обычно птицы не оглядываются на пройденный путь и не грустят о потерях. Они целиком отдаются велению инстинкта, зовущего к цели, а цель их лежит впереди. Но Краснозобый еще долго поворачивал голову назад, где с каждой минутой полета все больше меркло обманувшее птиц сияние.

На дневку опустилась едва ли треть стаи, начавшей долгий путь к своему зимнему дому.

Покинутый птицами остров давным-давно успел скрыться под снегом. Сначала берег моря припорошил легкий кристаллический пух. Каждый кристаллик был сам по себе, все они свободно вздымались от слабого дуновения ветра и, чуть покачиваясь, плыли над камнями и оседали в разворошенных гнездах. Потом по острову ударила пурга. Когда она отгуляла свое белое новоселье, берег слился с морем, скрылся под единым покрывалом.

Краснозобый не вспоминал летнее гнездовье, не горевал по нему, потому что следовал лишь биению линий, которые опять с каждым часом пульсировали все громче, как бы откликаясь на близкий и теперь явственно слышимый зов зимовья. Стая вновь напоминала грозовое облако и неслась в холодной высоте с рассыпчатым шорохом, достигавшим земли. Ее пополнили казарки, потерявшие своих вожаков и признавшие власть Краснозобого.

Одна из последних дневок пришлась на берег незнакомой реки. Краснозобый не собирался здесь останавливаться. Однако он видел, что Черная красавица все с большим трудом держится рядом с ним, да и вся стая безмолвно, но настойчиво требовала отдыха. Какое-то время Краснозобый еще увлекал за собой стаю, потом сдался ее молчаливому давлению, завидев воду, замедлил движение крыльев. Равномерный трескучий шорох раздробился на усталый посвист, редкие хлопки, крохтанье, затем послышались всплески и довольное гоготание казарок.

Поспешно выбрались на берег сторожевики. Освеженные купаньем, они побрели в разные стороны и расположились почти в ровное полукольцо, преграждая подступы к стае. Легкий ветерок обдувал перья, сгоняя невысохшие капли. От выглянувшего из-за леса солнца холодно порозовела река.

Черная красавица вышла из реки, встряхнулась, брызги долетели до вожака. Утопив шею в перья, смежив веки, Краснозобый жил скорым завершением перелета. Теперь совсем недолго оставалось ждать, когда всплеском света и грохотом водопада откроется перед его стаей страна зимнего покоя.

Как-то странно крикнул сторожевик, Краснозобый выстрелил шеей, завертел по сторонам головой. Почти вся стая уже переместилась в поле и спокойно щипала блеклые ростки. Вожак решил, что тревога ложная, но сторожевик судорожно взмахнул крыльями и опрокинулся на спину. Его красные лапки часто-часто задергались, словно он решил таким образом добежать до неба. И другие птицы, тоскливо вскрикивая, одна за другой стали падать на спины. Летели в воздух перья, бились о землю крылья, дергались в судороге лапки.

Краснозобый разбежался и в несколько взмахов очутился в середине стаи. Но это была уже не стая. На смятой, потоптанной траве валялись умирающие птицы. Некоторые уже успокоились, а иные еще перебирали ногами, все медленнее и медленнее, как будто плыли в странном, тягучем запахе, поднимавшемся от земли.

Что-то толкнуло в бок Краснозобого. Он отскочил, инстинктивно приготовился к бою. Врага он не увидел. Там, где он только что был, упала навзничь Черная красавица. И тогда он ожесточенно, с исступлением стал рвать ростки. Один, другой, третий… Вместе с травой входил в него злой и дурманящий запах, наполняя беспредельной силой. И когда эта сила перелилась через край, он вскрикнул и полетел. Опустилась ночь, зажглись звезды. Их было столько, что Краснозобый не мог найти те, что всегда указывали ему путь. Но он не страшился, летел и летел, пока не загрохотал водопад.

«…Уголовное дело против колхоза «Приречный», на территории которого из-за неправильного применения ядохимикатов уничтожено 169 диких гусей. Судебно-химическая экспертиза установила: гуси погибли из-за того, что травление грызунов с воздуха проведено, вопреки правилам, почти до самого уреза воды. Ущерб нанесен на сумму 5070 рублей. Суд квалифицировал действия специалистов хозяйства по статье 172-й Уголовного кодекса РСФСР — халатность, причинившая существенный вред государственным интересам, и п р и г о в о р и л…»

— Рекомендую поступить следующим образом… — Бухгалтер снял очки, и лицо его стало рельефным и недовольным. А в очках оно, подумал Карцев, какое-то плоское, вровень с их стеклами, и без эмоций. — Вот эту сумму поделите поровну, — продолжал бухгалтер, — и сразу же вручите им на карманные расходы… Дальше… — Бумаги зашелестели в его пальцах, словно он уже делил ту самую сумму. — Дальше… Без расписок от наших гостей отчет я у вас не приму. Учтите.

— Учту. — Карцев украдкой посмотрел на часы. «Надо с ним во всем соглашаться, тогда не опоздаю».

За окном бухгалтерии — она находилась на первом этаже районного Дома культуры — проехал автоклуб.

Больше там ничего интересного не было. Разве собака, перебегающая улицу, — достойный объект внимания? И все-таки Карцев стал следить за псом. Он двигался боком, а хвост держал параллельно земле. Карцев даже привставал на стуле, чтобы рассмотреть, куда с таким видом направляется пес. И услышал ворчливое:

— Вы меня, Борис Дмитриевич, не слушаете — и напрасно. Советую расписки брать сразу же. А то потом…

— Как на базаре! — не вытерпел Карцев. Дернула его все-таки нечистая сила за язык. Расплата последовала незамедлительно: бухгалтер перестал шелестеть бумагами, зато начал занудливо выговаривать, пришлепывая губами:

— Грубо, Борис Дмитриевич. Неприлично. К тому же на базаре, да будет вам известно, расписок не берут. Вы не отвлекайтесь. Рекомендую быть внимательным, четким, дисциплинированным. Финансовая дисциплина не любит, когда с ней фамильярничают…

Карцев взял себя в руки, он безропотно кивал головой: да, да, да, все правильно и справедливо. Кто же любит, когда с ним фамильярничают? Да никто! Но бухгалтер не услышит от него ни единого слова; Он, Карцев, директор РДК, будет молчать. Молчание — не всегда знак согласия. Молчание — иногда знак фальшивого уважения. И Карцев молчал, выражая фальшивое уважение бухгалтеру и финансовой дисциплине.