Доминик Татарка - Республика попов

Очень сильно пожелал Менкина такого разговора, и так пристально заглянул в глаза Дарины. А у нее жилки в глазах набухали кровью, будто лопнули от сдерживаемого плача.

Она тоже думала: а ведь мы могли бы… Почему же? Томаш бесится и злится на все, даже на себя, все ему чего-то не хватает. А тогда он перестал бы беситься, уже не ухмылялся бы всему на свете. Томаш, как это было бы чудесно, если б могли мы сейчас вместе поехать, я в первый раз показала бы тебя маме, отцу. Мама моя, посмотрите на него ласково. Всю себя отдаю Томашу, как вы отдали себя отцу. Но что я знаю, что я знаю?..

На станцию ворвался красный экспресс — он ходил только по праздничным дням и останавливался только на больших железнодорожных узлах да в курортных городках. В Туранах он не останавливается — только во Врутках.

Дарина, взрослая, строгая учительница — она же маленькая, неопытная девочка — вся так и вспыхнула. Тревожно ей за отца, и все же блеснуло в мыслях: ах, можно ведь, ничего тут дурного не будет, да, можно сесть в этот праздничный экспресс… Выйти во Врутках, и Томаш проводит ее. Вместе пешком пойдут, или подвезет их кто-нибудь, а то и обратного поезда дождутся. А обратный поезд пусть будет хоть самый будничный, потому что на нем Томаш поедет обратно. Нет, сегодня она не покажет Томаша маме. Еще не время. Томаш не готов.

Из окна экспресса выглянула золотоволосая красавица. Лашут бросился к ней, не в силах дождаться, когда она выйдет из вагона; обе руки вскинул над головой, сдаваясь на милость своей обожествляемой. И она, еще через окно, протянула ему обе руки. Франё приподнялся на цыпочки, чтоб дотянуться до них губами. Так крашеная Златовласка публично приняла его преклонение. И уже после этого сошла по ступенькам вагона со своим чемоданчиком.

Томаш и Дарина тоже невольно схватились за руки в этом людном месте, совсем позабыли, что их могут увидеть ученики. Взглянули нежно на Лашута с Эдит, потом друг на друга. И подумали оба: Поедем? Поедем! Счастливые тем, что так понимают друг друга, стиснули руки. Поздоровались и тут же попрощались с Эдит, пожелав им… В суматохе Дарина вскочила на ступеньки вагона, потянула Томаша за собой.

Экспресс тронулся.

Они стояли, прижавшись, в коридоре вагона, и ни вздохнуть, ни улыбнуться не могли. Шел человек мимо, они еще теснее прильнули друг к другу, освобождая дорогу. Только когда прошел человек, Дарина опомнилась, отстранила Томаша, зато вздохнула с наслаждением и с наслаждением сказала наперекор собственному недоброму предчувствию:

— Вот мы и здесь, Томаш. И назад ты не можешь.

Томаш целовал ее волосы. Чертовски досадно — не в губы… Целовал, когда проезжали туннель. Дарина вдруг спохватилась, устрашенно шепнула:

— Томаш, ты билета не взял… — Эта мысль вернула ее к заботам и опасениям. — Я так боюсь за отца, Томаш…

Веселость их тотчас рассеялась. Слова командира Глинковской гарды не предвещали ничего хорошего.

Они все еще стояли в коридоре. Прошел проводник, билетов не спросил, пока не сели: в этом экспрессе ведь были и пассажиры дальнего следования. Проводник предложил им занять места. Они сели в купе, друг против друга. С опозданием Томаш подумал, что мог купить билет у проводника.

В купе, у окна, сидели только два пассажира. Один из них читал газету, из-за которой не видно было его лица. Другой, напротив первого, держал в руке французский журнал «Тогу-Богу». Когда в купе вошла Дарина, он положил журнал на диван и стал было смотреть в окно на Ваг, но все косился на Дарину, будто она так и притягивала его взгляд. Тут бы Менкине взять Дарину за руку, тогда перестал бы, пожалуй, чужой человек пялиться на нее. Да, так следовало бы Томашу сделать, раз уж они вдвоем пустились в это приключение, но Томаш не сделал этого. С первой минуты взгляд его упал на французский журнал — и готово, пропал, захватило его с головой. Ведь кроме любви к Дарине жил в нем могучий интерес ко всему, что происходит. Он так и вынюхивал, нет ли чего новенького. И теперь прямо впился глазами в иностранный журнал, брошенный на сиденье. С открытой страницы кричала сенсация: «Cœur Explosif!» — и загадочный подзаголовок: «Что же взорвалось — сердце, голова или мина?»

Менкина прочитал дальше о том, что некий Джери Вассиоски страдал язвой желудка и держал в своем термосе взрывчатку. Никто ничего не знает, даже кантональные власти. После взрыва осталась одна дыра — вилла, которую вы видите на снимке, похожа на пустую скорлупу.

Уединенная вилла в Аннемассе на берегу Женевского озера. Такой глядит теперь на озеро вилла Якуба Мейсснингера с Майна. Вид с озера. Вид сверху. На снимках — только закопченные стены с выбитыми окнами.

Натурализованный во Франции поляк, человек болезненный, пианист-виртуоз Джери Вассиоски, совершая турне по Швейцарии, застрял там. Тем временем пала Варшава и Франции был нанесен смертельный удар. Под грохот орудий слушал музыкальный мир, грустил гений Шопена, конгениальный пианист давал концерты, наполняя взрывчаткой сердце и голову… Как реконструировать дело, когда все, вместе с участниками, взлетело на воздух? Джери Вассиоски питался одним липовым чаем с молоком, в конгениальном пианисте было мало мяса и много нервов. В его квартире, улица Жан-Батист восемь, нашли большие запасы липового цвета и внушительную серию термосов. В двух из них остался осадок его чувств и мыслей… Пиротехники вскрыли термосы, подвергли содержимое анализу. С уверенностью можем сказать одно — дело Джери Вассиоски не представляет интереса для психоанализа, хотя здесь и замешана одна блондинка.

С хозяйкой дома, Мелани Мажюс, приключился нервный шок, когда она узнала… И эта приятная женщина дает показания. Дает показания шофер Бартоломе. Садовник, встречавший Вассиоски во время его одиноких прогулок, тоже говорит. Говорит владелец моторной лодки. Кантональные власти не говорят.

На вилле Якуба Мейсснингера, что на самой франко-швейцарской границе, собиралась международная компания, по большей части молодые мужчины. Высшие офицеры французской армии являлись переодетые в штатское. Господин Мейсснингер, бывший консул Парагвая, не довольствовался обществом жены и двух дочерей, он собирал вокруг себя множество молодых людей. Три дамы любили Шопена, пока… пока у Шопена были ключи от виллы. И больше того. В перерывах между отдельными номерами домашних концертов тщедушный виртуоз подкреплялся липовым чаем. Допустим, что таким вот образом, по мелким осколкам зеркальца в пепле, можно реконструировать всю историю. И если все утверждают, что Вассиоски не был психопатом, то встает вопрос: что же за взрывчатое вещество откладывал этот артист в своих мозговых извилинах? Сперва — в мозговые извилины, потом — в термосы…