Алексей Камышинцев - Начало осени

Желающие увидеть зверей проходили внутрь табора мимо рыжей девушки с зелеными порочными глазами, продававшей билеты. Там, в тесных клетках, на грязных подстилках или просто на голом полу томились жертвы человеческого любопытства.

Тощий, как зимний шатун, белый медведь злобно щерил пасть, пытаясь подняться на задние лапы. Но клетка была ему низка, и он, стукнувшись макушкой в потолок, приседал, скользя загнутыми когтями передних лап по прутьям решетки.

Его сосед, белый медведь, являвшийся, если верить рекламе, уроженцем острова Врангеля, расхаживал из угла в угол в жажде холодной воды и с завистью поглядывал на тюленя, в чьей клетке стояло некое подобие корыта, сваренного из листового железа. В нем тюлень помещался почти весь — из воды торчала лишь усатая голова с человеческими глазами, да хвост его, как овечий курдюк, свешивался через край лохани. Иногда белый медведь останавливался и, низко опустив башку, долго мотал ею вправо и влево, словно пытаясь разогнать тяжелые думы.

Бенгальский тигр мирно дремал, положив большую голову на лапы. Ему-то жара была нипочем! Морда его выглядела счастливой, возможно, во сне он видел дельту священной реки Ганг, зеленые душные джунгли. Просыпаясь, тигр хлопал себя толстым хвостом по вытертым, как старый ковер, полосатым бокам, приоткрывал пасть. Посетители, глазевшие на несчастных животных, ожидали услышать грозный рык, но тигр только зевал, показывая клыки, и снова жмурил янтарные глаза. Видимо, преобладание в рационе вегетарианской пищи к рыканию не располагало.

Рядом — семья волков, волк и волчица. Она спокойно лежала в глубине клетки, а он то подходил, обнюхивая ее и что-то шепча на волчьем языке, то подбегал к решетке и просовывал сухой черный нос сквозь толстые прутья. Волк жадно втягивал воздух, уши его настораживались, глаза вспыхивали зеленым светом. Но, не обоняв ничего, кроме привычного запаха аммиака, пыли и потной человеческой толпы, он неуверенно взлаивал и возвращался к супруге, поджав и без того поленом висевший хвост.

В вольере с обезьянами царило нездоровое оживление. Судя по надписи, в ней содержались африканские макаки-резус: отец, мать и двое детей. Но кто кому и кем доводится в действительности, сказать было трудно. Все четверо выглядели на один возраст и совершенно не походили друг на друга, как, впрочем, и на макак-резус. Отношения в семействе были явно натянутыми, обезьяны то и дело вступали меж собой в драку или нападали втроем на одну. В отделенной от них тонкой перегородкой клетушке помещался гамадрил аравийский. Он с грустным видом наблюдал за беспокойными макаками, за шевелящейся толпой зевак и иногда поворачивался к ней, показывая красный, с грубыми мозолями зад.

В зооцирке можно было увидеть и фазана с общипанным грязным хвостом, и орла, гордо и неподвижно глядевшего сквозь сетку вольеры на далекий четырнадцатиэтажный дом, принимая его за горную вершину, и пантеру, походившую на престарелого черного кота, забитого дворовыми мальчишками, и злобных енотовидных собак. Имен собственных зверям не полагалось, за исключением лисы Алисы, да и та угодила за решетку по недоразумению, так как являлась не дикой лисой, а из тех, что разводят на зверофермах с определенной целью — содрать шкуру на воротник.

По сравнению с другими обитателями зооцирка наиболее благополучный вид имел сетчатый питон. Его черно-зеленая шкура лоснилась, как лакированная. Он являлся гвоздем программы, ведь именно на то, как он ест, и приходило посмотреть большинство культурно отдыхающих, приводя за собой и детей. На афише у входа, частично пренебрегшей правилами орфографии и пунктуации, значилось:

«Кормление присмыкающихся зверей и птиц в 18 часов».

Сам по себе процесс принятия пищи обитателями зооцирка не представлял большого интереса. Макаки привычно дрались из-за гнилых овощей в деревянном корыте, тигру предлагался пожелтевший мосол, гладкостью и законченностью отделки напоминавший экспонат музея палеонтологии, а тюленю — размороженный минтай. Волки брезгливо обнюхивали тазик с похлебкой, в которой плавали звездочки навара, скупые, как слезы рецидивиста. Лиса Алиса грызла синюю голову бройлерного цыпленка.

С питоном же все обстояло иначе.

Старший смотритель, закавказского вида мужчина, доставал из ящика под жилым вагончиком серого кролика и через маленькую дверцу совал его в вольеру к питону. Кролик сжимался в комок, его большие уши безвольно обвисали, а раскосые глаза наливались предсмертным ужасом. Он оставался совершенно неподвижным, лишь изредка шевелил передними лапками.

Некоторое время змея никак не реагировала на появление ужина. Но вот она поднимала ромбовидную голову с мертвыми глазами и равнодушно взглядывала на кролика. В этот момент удав походил на чиновника средней руки, в чей кабинет вошел очередной проситель. Казалось, он думает: «Ну вот, еще один…»

Во взгляде и в положении тела удава ничего не менялось, просто он с минуту глядел на кролика, потом широко разевал красную пасть с двумя рядами плотно составленных коротких зубов. И тут начиналось страшное и непонятное.

Неведомая магнетическая связь возникала меж змеей и кроликом, и магнетизм этот ощущался самими зрителями. У всех перехватывало дыхание.

Кролик медленно приближался к питону, издавая звуки, похожие на обиженное ворчание. Иной ребенок, как зачарованный, тоже делал шаг к клетке, но мать испуганно подхватывала его на руки. А кролик уже верещал, всего одна пядь отделяла его от страшной пасти. Питон все так же бесстрастно глядел на него. Наконец, закричав как младенец, кролик совал мордочку в глотку питону и затихал, судорожно поцарапав задними лапками грязные доски пола клетки. Удав делал мощное глотательное движение, и на его зеленом туловище, в полуметре от головы, вспухал большой комок. Свернувшись кольцом, он прикрывал глаза роговой пленкой и погружался в нирвану.

— И все дела! — бодро подытоживал результаты кормления старший смотритель и шел к своему вагончику, под которым безразлично дожидались своей очереди участники следующих сеансов кормления.

Толпа расходилась от клетки с удавом.

А еще в зооцирке, в небольшом загончике, жил шоколадный пони. В его черную жесткую гриву и пушистый хвост были вплетены разноцветные ленты, а спину в рабочее время украшало седло, обитое серебряными бляшками, с лукой и кожаными подушками. На нем разрешалось покататься за отдельную плату. Три очкинских друга — Мишка, Юрка и Васька — много бы дали за возможность иметь такую вот маленькую лошадку и хоть изредка ездить на ней, не отдавая всякий раз двугривенный рыжей тетке.

Как-то вечером они проникли в парк, жгли костер, пекли картошку и жарили голубей, наловленных на чердаке соседней школы. Над зооцирком висела тишина, только светилось небольшое оконце жилого вагончика. Мальчишки подошли ближе, подсаживая друг друга, пытались заглянуть внутрь. Наконец Мишка сумел укрепиться на выступе в стенке вагончика. Он дотянулся до окна.