Владимир Данилушкин - Дача ложных показаний

Хозяйку частного телеканала увезли с приступом аппендицита, прооперировали, и, очнувшись от наркоза, она воскликнула: «Митинг снимаем двумя камерами, одна с верхней точки». Пока она пребывала в бессознательном виде, ей вспомнилось, как сопровождала губернатора в поездке по золотым полигонам. В белых лодочках шла по ледяному грунту, где в болотниках не всегда проберешься, а вечером, на большом совещании, по типу партийно-хозяйственных активов, порхала уже в тапочках, создавая, как сама это называла, сагу о Форсайтах Магаданского розлива.

Вот она, вот, в кадре, сгусток энергии. На голубом экране беспорядочная курящая и бубнящая толпа смотрится намного привлекательнее, чем на всамделишном продирающем наждачном ветерке. Выступающие лидеры и молчаливые пикетчики с плакатами и страдальцы, не получающие зарплату по нескольку месяцев, в норковых шубах артистично величавы. Трудно устоять от искушения встать с ними за компанию в пикет, а сам Цветков сказал, что примкнул к всеобщей голодовке и сбросил 30 килограммов, предвкушая, как наест их в зарубежных ресторанах.

Возможно, подспудно в каждом живет воспоминание о демонстрациях трудящихся масс советских времен. Привычка — она своего требует. Курить бросать — и то непросто, а общественная жизнь — наркотик, посильнее крэка. До крика. Правда, я изначально не любил демонстраций, они высасывали из меня энергию, как и праздники в целом, опустошают, не спасает и обретенное умение пить водку. Но проведенные под анестезией красные дни календаря переносятся значительно легче, а неизбежное социальное лицемерие становится до лампочки Эдисона.

Сегодня попасть в историю — это заветная и светлая мечта каждого. Но еще больше греет сознание стать героем художественного произведения. Ну, хотя бы абстрактной картины. Как они теперь делаются — понятно. Достаточно взять кусок чего-нибудь и поместить в хорошую раму. Попробуйте. Мой друг Стас хранит дома консервную банку, сплющенную в лепешку. Медведь ее давил в лапах, пока не лопнула, чтобы слизать сладкое сгущенное молоко. Я на эту диковину смотрю подолгу, неотрывно. Гаммы чувств накатывают и умиляют. Да я и себя в раме зеркала люблю рассматривать. Вот он, значит какой, думаю о себе в третьем лице, не очень-то одобряя. Ты меня сводишь с ума. Правда, у меня, как ты говоришь, нет ума, но тогда сводишь с того, что у меня вместо ума.

Боюсь, что у меня совсем не осталось мозгов. Разве что стакан воды там, под черепной крышкой плескается. Я же по гороскопу рыба, а рыба ищет, где глубже. Нельзя родину унести с собой на подошвах сапог, но унести океан в голове — запросто. Но можно утонуть в стакане воды. С другой стороны, ну и что, вода. Как в капле воды отразился весь мир. Значит, не суждено сушить мозги, а только парить. Пусть я выжил из ума, но чиста моя совесть эпохи.

Потом мне встретился знакомый доктор. Это был врач одного диагноза «ушиб мозга, посттравматическое слабоумие». Мол, если тебя кофе в сон бросает, а снотворное бодрит, попробуй цианистый калий, он жизнь тебе, наверное, продлит. Он обосновал новую академию, окопался в ней и никого больше в нее не принимает. Все поняли? Ну, это мы накатили из бутылки с нарисованной на этикетке мерной линейкой. Процесс пития напоминает урок геометрии.

Гуляю по городу. Бормочу под нос. Хочу сидеть я под рябиной, шарахнутый дубиной, потом птенцом застрять под кленом, коленвалопреклоненный и под березой прислоненный, бутылку пива выпивая, посуду детям отдавая. Собираю пыльцу золотую света со старых древ, ласки берез, как старых дев. В воду святую вертикально уходят мгновения-мили, они мне душу промыли. Жизнь переспела плодом авокадо. Как она меня любила, гада. Что это я все про экзотику? А, вспомнил состав обувного крема. На туфли мажут масло авокадо.

Сидел как раз на лавочке, ощущая многозначительные взгляды прохожих, — не просишь ли ты милостыню? И даже готовность подать. Видимо, у меня видок соответствующий. Он бежит себе в волнах на раздутых животах.

Я ведь тоже могу понюхать тебя, псина! Но что я буду с этим делать?

Однако не будем перегибать собаке палку.

Мне так везет, что я второй раз разнашиваю одни и те же ботинки.

В магазине «Весна» лещи за 7–50, и Стас не одобряет покупки, рассматривая мой поступок как покушение на его рыбацкую состоятельность.

В универмаге очень дешевые часы, китайская подделка под Беларусь.

Одному для похудения будто бы пересадили желудок утки: вся пища идет напролет. Все бы ничего, но потом вместо нормальной человеческой речи стал крякать.

А Магадан-то, вспоминаю, на американский манер преображается: сверкающие прилавки, стены облицованы пластиком, потолки, светильники. В гастрономе «Центральный» запах совсем не тот, что был, канализационный, а имитация густых композитных духов. А снедь тоже вся закордонная. На ободранных старых стенах изрядно постаревших шлакоблочных домов, халтурно построенных впопыхах во время великих строек, пластиковая отделка. Надолго ли собаке блин?

У меня апатия, и мне поможет гомеопатия. Берешь обычное лекарство и разводишь в 625 раз. 1–2 молекулы производят в организме революцию на тонком уровне. Будто ты — тот, у кого этот тонкий уровень есть.

Так бы и продовольствием. Любая еда может стать твоим лекарством. А что, можно! Берешь кусочек колбаски весом 3 грамма, одну лососевую икринку, крошку шоколадной конфеты, каплю коньяку, кладешь на язык. Жди, тебя пронзит удар молнии.

Я рассказываю Стасу очень правдивую историю. Один знакомый драматург перед отъездом хвастал, что написал пьесу из современной жизни, когда безработица становится главной приметой дня. Героиня пьесы, яркая сильная духом и телом женщина, чтобы получить место уборщицы подъездов, поддается наглым ухаживаниям плюгавого, престарелого начальника жилищного предприятия. Это тебе и Травиата, и Дездемона в одном лице. Но главная интрига пьесы разворачивается в виртуальном мире, когда она вынуждена переспать с президентом крупного коммерческого банка, чтобы тот спонсировал постановку пьесы.

Чтобы получить роль, молодой артистке, выпускнице театрального вуза, именно ей суждено до поры до времени убирать плевки и окурки из подъездов, пришлось переспать с главным режиссером, а режиссеру иметь интим со сценаристом. Вернее, сценаристкой.

Народ так испоганился, что стесняется настоящих чувств, норовит через пародию достучаться в заплывшие сердца. И вот уже начинающая знаменитость неопределенного пола пародирует известную артистку Васильеву, которая исполняет роль артистки Марии Каллас, поющую партию Аиды в бессмертной опере бессмертного Верди.