Камен Калчев - Софийские рассказы

Визиты в больницу продолжались обычно до обеда. После обеда бай Стоян, довольный и посвежевший, возвращался в тюрьму и с аппетитом съедал похлебку, которую мы оставляли для него. Очень редко случалось ему запоздать, тогда они заходили в какую-нибудь лавку и там перекусывали, так как жандарм очень любил слоеные пироги с брынзой, а бай Стоян охотно угощал его.

В тот дождливый день они тоже задержались. Однако это ни у кого не вызвало подозрения. Даже Смерть спокойно расхаживал по двору, перебрасывая ключи из одной руки в другую и не подозревая, что случилось что-то страшное. И нам не могло прийти в голову, что над нашими головами уже нависла беда.

Ближе к вечеру, около четырех часов, взвыли сирены. Сначала мы подумали, что это промчалась пожарная команда. Однако, прислушавшись, поняли, что этот пронзительный и острый звук несется не со стороны города, а от тюрьмы. Кроме того, часовые на вышках направили свои винтовки на наши помещения, готовые начать стрельбу. К ним присоединились и жандармы в синей форме. Удивленные этим, мы подошли к окнам, чтобы увидеть, что происходит. Кто-то крикнул:

— Товарищи, не стойте у окон, они будут стрелять!

Мы тут же отпрянули от окон и легли на свои нары. В тот же миг раздался винтовочный выстрел.

— Чрезвычайное происшествие! — прошептал мне товарищ. — Что-то случилось! — Он приложил палец к губам и пополз к окну. — Товарищи! — крикнул он, осторожно выглянув в окно. — По улице идет жандарм с шинелью Стояна Гайтанова через плечо!

Мы все, как один, бросились к окнам, чтобы увидеть все самим. Через несколько минут дверь открылась и на пороге появились Смерть и тот жандарм, который конвоировал бай Стояна. Послышался приказ:

— Все по своим местам! Будет обыск!

В тот же миг в помещение ворвались жандармы, человек десять, вооруженные винтовками. Они двинулись по главному проходу, затем рассыпались между нар. Летели на пол соломенные тюфяки, подушки, одеяла, книги. Смерть стоял у двери с винтовкой в руках, готовый стрелять в того, кто сдвинется с места. По приказу мы опустились на корточки у своих постелей, испуганные и побледневшие, с поднятыми вверх руками. Обыск длился около часа. Жандармы перевернули все, распарывали соломенные тюфяки, рылись в вещах, рвали, хватались за все, что им попадалось. Заглядывали повсюду. Обнюхивали, чихали, ругались. Особенно их взбесила ржавая железная пила, которую они нашли в туалете.

— Чья это пила? — кричали они и показывали ее, чтобы все видели. — Кто принес эту пилу сюда?

Мы сидели на корточках с поднятыми руками и молчали, уставившись взглядом в грязные доски.

После обыска нас держали в таком же положении еще несколько минут. Потом нам скомандовали: «Ложись!» Теперь мы лежали лицом в пол, чтобы «набраться ума», как сказал Смерть. Затем было приказано заправить постель и привести помещение в порядок. Все это продолжалось достаточно долго.

В это время меня вызвали в канцелярию. Я сразу понял, что ничего хорошего ждать не стоит. Поняли это и другие. Кто-то даже предупредил меня:

— Возьми с собой что-нибудь теплое!

Меня там ждали: Смерть, жандарм с винтовкой и человек в штатском, вертевший в руках красную записную книжку, Я сразу же ее узнал: это была книжка бай Стояна, в которой когда-то хранилась и фотография Бонки. Так вот за какой «справкой» меня вызвали! Я приготовился к худшему.

— Тебе знакома эта записная книжка? — спросил человек в штатском.

— Нет! — ответил я.

— Видел ли ты ее когда-нибудь прежде?

— Нет!

— Знаешь ли, что написано в ней?

— Нет!

Он встал, поднес записную книжку к моему лицу и, стукнув меня по голове, сказал:

— Не люблю слова «нет»! Здесь надо говорить только «да»!

Я моргнул, потому что он снова ударил меня записной книжкой, и наклонил голову.

— Тебе ясно? — повторил он.

— Да!

— И никакого увиливания! — Он склонился над записной книжкой и начал листать ее, плюя время от времени на пальцы. — Так ясно тебе?

— Да.

— Вот! — Он перестал листать записную книжку и что-то забормотал вполголоса. Потом спросил меня, не отрывая взгляда от написанного:

— Ты знаешь Бонку Илиеву Качамакову?

— Да.

— Его любовницу…

— Да.

— Она вышла замуж за адвоката Татарчева?

— Да.

— Слушай, дурак! — разозлился он. — Если скажешь еще раз «да», отправлю тебя в карцер.

— Да, — механически ответил я, и в тот же миг Смерть бросился на меня и защелкнул на моих запястьях наручники.

Штатский снова выпрямился и, показывая мне записную книжку, добавил многозначительно:

— Здесь все описано… В том числе и план побега, который вы вместе с ним задумали! Сейчас иди посиди эту ночь в карцере, а завтра утром на свежую голову расскажешь нам подробно о канале… А может быть, и этой ночью!

— О каком канале?

— Посидишь, подумаешь и вспомнишь… — Он внезапно ударил меня железным кулаком в подбородок так сильно, что едва не выбил мне зубы. На губах моих показалась кровь и потекла по подбородку, по шее. Я не мог ее вытереть, поскольку был в наручниках. Мужчина ударил еще раз записной книжкой по моей остриженной голове и указал на дверь, чтобы меня вывели. В это время зазвонил телефон, и мужчина отвернулся от меня. Меня повели в слесарную мастерскую, чтобы заковать в цепи. Так, в наручниках и с цепями на ногах, я оказался в карцере. Это был тесный, влажный и холодный чулан, «одиночка», как говорили мы. Окон, конечно, не было. Зияла только какая-то дыра в полу, из которой несло гнильем и нечистотами. Эта дыра предназначалась для «проветривания». Был там большой камень, на который можно было сесть, и только. Я моментально опустился на него и прижался спиной к мокрой стене. Моя цепь зазвенела глухо, почти неслышно. Тишина преисподней заглушала все звуки. Наверное, это было дно ада. Еще ниже едва ли можно было спуститься отсюда. Оставалось только засыпать меня землей, чтобы я был совсем как в гробнице.

Не знаю, сколько времени я там провел. Помню только, что, когда открыли дверь и вызвали меня, я не мог сказать своего имени. Смерть несколько раз меня спрашивал, но я не отвечал. Не потому, что не хотел отвечать, а просто не мог разжать челюсти, чтобы произнести хоть слово. Мне казалось, что язык мой увеличился, стал неподвижным, не умещался во рту. Когда меня вывели на свет в коридор, где были окна, я потерял сознание. Очнулся я в широкой комнате, уже без цепи и наручников. Передо мной стоял незнакомый мужчина в темных роговых очках и с сигаретой во рту, которая непрерывно дымила. Это был следователь. На его письменном столе не было ничего, кроме пепельницы, переполненной окурками. Не было ни пресловутой красной записной книжки, ни карандашей, ни бумаги. Огромный длинный полированный стол ослепительно сверкал на солнце. Человек в роговых очках долго курил, не глядя на меня, стряхивал пепел с сигареты, думал. Потом спросил: