Камен Калчев - Софийские рассказы

— Представь себе, — шутили люди, — за какой-то пирог потерять службу…

Как выяснилось, бай Стоян сбежал самым простым способом — попросился у жандарма сходить в больнице в туалет.

Для успокоения жандарма он повесил шинель на дверь. Однако тут же, едва войдя в туалет, выскочил через окошко, которое выходило на больничный двор. Жандарм сидел с другой стороны на скамейке, положив руки на винтовку, и ждал. Он был спокоен. Висящая на двери тюремная шинель гарантировала присутствие ее хозяина. А сам он в это время уже бежал дворами и улицами города.

— Ждет жандарм пять, десять минут… Ждет полчаса, а никто не выходит… Открыл он дверь и увидел, что там никого нет!.. Поднял он тревогу. Сирены завыли, сапоги затопали… Оцепили квартал…

— Молодец бай Стоян!.. Везучий человек!

Мы обсуждали происшедшее, шутили и надеялись, что услышим какую-нибудь новость о беглеце. Но так ничего и не услышали. Наш «славный коллектив» распался — кое-кого перевели в другие тюрьмы, некоторых освободили. И мы почти забыли о старом товарище. Только время от времени я вспоминал о нем, когда получал письма от моей Чио-Чио-сан. «Милый Вабассо, — писала она мне, — когда же наконец и ты будешь свободен?»

Я мысленно успокаивал ее: «Наступит, моя милая! Жди меня».

И она ждала. Посылала письма и ждала. Но вот однажды я неожиданно появился перед дверью ее дома:

— Добрый день. Я уже здесь.

Она повисла у меня на шее и заплакала. А я смеялся. Мне было весело.

Но радость моя продолжалась недолго.

Как-то утром ко мне в дверь постучали. Я жил тогда на чердаке, вечно голодный и издерганный. Услышав стук, подумал, что мне несут какое-нибудь известие о работе, и открыл дверь. Передо мной стояла молодая женщина в трауре. Она была полненькая, со вздернутым носиком. Глаза ее смотрели рассеянно, не точно на меня, а как-то в стороны. Я сразу понял, кто это, хотя никогда прежде не видел ее. Она была точно такой, как на той фотографии… Я пригласил ее войти. Она вошла в мое чердачное помещение и села на стул, который я ей предложил. Мы смотрели друг на друга молча, будто нам не о чем было говорить. А в сущности, за эти два года многое произошло. Она открыла сумочку и достала газету, подала мне. Я прочел коротенький некролог, на который она указала, и не поверил своим глазам В некрологе писалось о «героической смерти болгарина Стояна Гайтанова на Мадридском фронте». Я читал и перечитывал отпечатанные строчки и все никак не мог поверить. Руки у меня занемели. Я не знал, что делать. Только спросил:

— Когда вы об этом узнали?

— Месяц назад.

— А почему не сообщили мне сразу же?

— Мне было неудобно. — Она склонила голову и замолчала.

— Почему неудобно?.. Из-за вашего мужа?

— Нет, мы развелись.

Я вздрогнул. Это была новая неожиданность.

— Вот как?

— Да. Он оказался мошенником, — ответила она, уставившись своими раскосыми глазами на затертые чердачные доски.

Я и не собирался спрашивать ее, каким мошенником оказался Татарчев. Не было надобности мне это объяснять. Я свернул газету с некрологом и положил в карман. Она по-прежнему смотрела на доски, и из глаз ее текли слезы. Я отошел к окну, чтобы не мешать ей. Пусть поплачет. По крыше и возле дымовых труб прыгали и чирикали воробышки, ворковали голуби. Их не интересовали наши беды. Им было весело, оттого что пригревало солнце и было тепло. Я долго стоял и смотрел на них…

Перевод В. Н. Гребенникова.

Асфальтированное шоссе дышало бензином в утреннем полумраке. Но скорее всего, мне это показалось, потому что, когда я проснулся, в ногах у меня стоял открытый бидон, который я с вечера не бросил в кузов. В эту ночь по своей рассеянности и беззаботности я к тому же забыл открыть окно кабины.

Спал я крепко, но соловьи все-таки разбудили меня. Всегда, когда я неожиданно, как сейчас, пробуждался, у меня появлялись какие-то странные мысли. Наверное, так было из-за снов. В последнее время сны я видел часто и просыпался весь в поту.

Сколько я себя помню, я всегда отличался небрежностью, за которую меня часто критиковали. Даже бывшая моя жена, оставившая меня десять лет назад «в связи с целесообразностью», и та считала, что я погублю себя, если не исправлюсь. Критика ее относилась не только ко мне, но и вообще ко всем мужчинам, потому что она часто говаривала: «Все вы такие!» — и начинала плакать, доведенная до отчаяния моей беззаботностью и спокойствием.

Интересно, что я никогда и в мыслях не держал позлить своих собеседников, но вид у меня, наверное, был такой, что и другие люди, как я замечал, доходили до бешенства, когда заводили со мной поучительный разговор. Даже секретарю парткома совхоза в моем родном краю, где я десять лет назад вел некоторое время общественную работу, хотелось поколотить меня, когда я упрямо молчал, слушая его критику. По его словам, физиономия у меня была вызывающей. Слышал я это и от других, и в этом было все дело. А как иначе объяснить беды, которые свалились на меня за последние десять лет?

Этой ночью я мог, например, лечь на мягкое кожаное сиденье, а не дремать, как беспризорник, привалившись к баранке подобно нерадивым шоферам. «Зил» был старый, а я не бог весть каким опытным, чтобы позволять себе всякие вольности. При этом следовало бы не спать ночью в пути, чтобы возвратиться на автобазу вовремя. Так мне всегда советовали товарищи с автобазы. Конечно, их советы были разумными, и я выслушивал их с необходимым вниманием и почтением, вовсе не собираясь провоцировать кого-либо на скандал.

С бригадиром мы были знакомы недавно, и пока что мне не случилось вызывать его гнев. Я понимал, что надо быть благоразумным и держаться с послушным видом. Внешность имеет огромное значение. Это я усвоил со слов бывшей своей жены, которая одно время была связана с людьми искусства в окружном городе, где она работала воспитательницей в пионерской организации. Ее пионеры кроме красных галстуков, положенных по уставу, носили сделанные из шелка розы и эдельвейсы. Роза и эдельвейс были любимыми цветами моей бывшей жены. И теперь я понимал, почему она не выносила моей физиономии. Стало быть, как бы мне это ни претило, я должен был больше заниматься своей внешностью.

Да и чего можно добиться в этом мире без усилий? Ведь даже когда человек пробуждается от сна, ему прежде всего нужно умыться…

А соловьи пели. Я слушал их с интересом, пытаясь пересчитать по голосам. Кажется, их было много. Пусть себе поют. Это хорошо. Особенно спозаранку, когда еще не взошло солнце…