Камен Калчев - Софийские рассказы

Нет слов — жизнь с тех пор очень переменилась. Прежде всего, люди стали умнее. Об этом можно судить по их сдержанности, когда они говорят о своих достижениях. А что было прежде? Выкопаем канаву и трубим на весь свет. Так и в нашей любви — пришлет нам кто-то красную розу, а мы себе уже воображаем, что влюблены… А таким девчонкам, как бывшая моя жена, которой тогда было всего восемнадцать, только дай повод, и они в покое тебя не оставят. Я сделал ошибку, что дал ей почитать роман «Мужество» Кетлинской. Боже, как посыпались мне тогда письма с рассуждениями, восклицательными и вопросительными знаками! Буквально завалила она меня. И хотя я был влюблен в другую, которая недостаточно мне аплодировала, постепенно я невольно начал вчитываться в письма Виолеты, изобилующие восклицательными знаками. Сам того не желая, я ответил на пятое ее письмо.

Теперь, я слышал, бывшая моя жена работала в местной библиотеке, но хотела перейти на завод, чтоб быть поближе к рабочему классу. Но какое мне до нее дело? Мне не двадцать пять лет. Нет-нет, прошлое не повторится, как бы я ни был одинок, как бы я ни был неспокоен. Заглушу все работой. Сосредоточу все свои помыслы на будущем. А оно будет хорошим. В этом я был уверен… Меня восстановили в партии, вернули отнятые у меня десять лет назад водительские права. Мне даже предложили вновь идти на руководящую работу. Конечно, к политике я всегда относился положительно, но стать снова партийным работником, как когда-то, едва ли согласился бы. Этого я не хотел. Причин тому было много, и, если мне в дальнейшем представится случай, я вам о них расскажу. Своей новой профессией я доволен. Чувство постоянного движения успокаивает мои нервы, а это чрезвычайно важно. Мне нужно непрерывно двигаться, чтобы не погибнуть, не потерять себя. Перемена мест, новые люди, пейзажи, мысли — все это меня успокаивало. Я был доволен, что выбрал эту профессию, и всякий намек на переквалификацию приводил меня в ужас. Нет, никогда я не стану тем, кем был. То другая жизнь. Я влюблен в руль и не выпущу его из рук.

И снова женщина, теперь уже через десять лет после первого моего брака, может меня растревожить! Ярости моей не было предела. Неужели такое возможно? Я не хотел с этим мириться! Нет, не бывать этому! Мне нужно вернуть эти конфеты вместе с коробкой и красной оберточной бумагой, в которую эта коробка завернута. Но кому? Кому их вернуть? Она даже не написала своего имени.

После полудня я прибыл на автобазу, перевыполнив дневную норму. Был голодным и уставшим, но столовая оказалась закрыта, и мне оставалось съесть кусок колбасы с хлебом, пока рабочие сгружали железный прокат в заводском дворе. Люди вокруг меня шумели, а я сидел на пустой канистре и не слышал их. Я очень устал, был поглощен своими мыслями и доволен колбасой и белым хлебом, которые мне принесли из буфета. Радовало меня и то, что неподалеку, в сотне шагов от меня, возвышались градирни, в которых, остывая, шумела вода.

Еще дальше, за кранами и железными фермами, высились красные стены серного и суперфосфатного цехов и высокая дымовая труба. Из нее сочилась желтая ядовитая струйка дыма, которую ветер растягивал над всем химическим комбинатом.

Я продолжал есть, сидя на канистре, а рабочие в это время уже закончили разгрузку. Через какое-то время услышал, как кто-то из них сзади меня сказал:

— Надо бы вывезти…

До моего сознания дошло, что речь идет о суперфосфате, упакованном в бумажные мешки и сваленном прямо под открытым небом.

— Грузите! — сказал я.

Рабочие начали грузить, дав мне возможность доесть свой «обед», пока они будут работать. И мне это было приятно, потому что через полчаса мне предстояло снова выезжать.

Меня всегда тянет в поездку. Не люблю сидеть на одном месте. А на автобазе некоторые думают, что я делаю это для того, чтобы заработать побольше денег.

Конечно, деньги мне никогда не были безразличны. Накрутив тонно-километров больше установленной нормы, я всегда брал свой карандаш и прикидывал, сколько получу в конце месяца. Например, по моим расчетам, в конце этого месяца я должен был получить больше бригадира Иванчева, и это наполняло меня гордостью, несмотря на то что слава давно меня перестала волновать. Сейчас аплодисменты и адреса мне уже не были нужны. Я человек без дома, без жены, без детей. На моих плечах единственный рабочий костюм, неопределенного цвета старое пальто, оставшееся от 1951 года, старые туристские ботинки я зеленоватая выцветшая штормовка тех дореволюционных времен, когда мы проводили нелегальные студенческие собрания. Учился я тогда в Свободном университете. В этом университете, в котором я провел два с половиной года и который бросил из-за хвостов в нескольких семестрах, я научился кое-чему, что помогало мне жить и сейчас. По моим грубым подсчетам, мне, чтобы встать на ноги, нужно самое малое шесть месяцев. Действительно, неприятно, что я был вынужден все еще жить в заводской гостинице, но что поделаешь — острая нехватка жилья! Иногда я спрашивал себя: для чего же мы строили этот город? Чувствовал, что не прав. Строили мы много, но пришло время великих переселений, деревня потянулась в город…

Я все еще здесь числился в новеньких и почти никого не знал, не считая уборщицы автобазы тети Златы и ее мужа бай Драго, который водил электрокар на территории завода, да еще директора гостиницы Гюзелева, с которым познакомился раньше, чем с другими. Это был человек удивительно низенького роста, строгий и очень важный. Называли его Гномом. У него были канцелярия, телефон, книга прибытия-убытия, квитанционная книжка, печать, штемпельная подушка, стеклянная чернильница и пресс-папье. Несмотря на то что канцелярия часто бывала закрыта, что, впрочем, меня вовсе не интересовало, присутствие директора всегда ощущалось всеми. Поэтому я был крайне осторожен, особенно когда шел по коридору мимо канцелярии. Даже закрытая, канцелярия меня пугала!

Такое же смущение я испытывал и перед формой. Мой отец был сторожем. Носил, сколько я помню, списанные офицерские галифе и фуражки, которыми он очень гордился, словно был не обыкновенным сельским сторожем, а офицером штаба местного гарнизона. Разумеется, этими фуражками и галифе он пугал сельских пастушат. Я все равно не обращал на все это никакого внимания. Злили меня только его постоянные попреки, что я не хочу поступать на чиновничью службу.

Наверное, я был похож на свою мать, но она, к сожалению, умерла еще совсем молодой. Она работала в госхозе и там погибла в результате несчастного случая — ее затянуло ремнями молотилки, когда она подавала снопы во время молотьбы. О форме я сказал попутно, потому что еще не привык к порядкам в заводской гостинице. Я был уверен, что и с Гномом мы поладим, хотя он и ходил в галифе, какие в свое время носили жандармы. Он был горд до невозможности, по крайней мере, мне так показалось, однако уже два раза просил меня подвезти его до стадиона, где играли футбольные команды «Раковский» и «Динамо». Похоже было, что страсть у него к футболу сильная.