Камен Калчев - Софийские рассказы

Когда я возвратился в комнату, коллег моих уже не было. Наверное, пошли вниз, в столовую, есть говяжью чорбу, прежде чем собираться в дорогу. Решил их догнать. Швырнул полотенце на кровать, набросил рубашку на свои широкие плечи и прислушался к народной песне, которая на улице гремела из громкоговорителей: «Говорила мама Димитру».

Я чувствовал себя бодрым. Шире распахнул окно, и мелодия ворвалась в комнату вместе со свежим воздухом. Легко дрожали обдуваемые ветром листья берез. Наверное, опять ожидалась переменная облачность с небольшими осадками. Нашего города, однако, это не касалось. Сегодня мне предстояло сделать несколько рейсов к «Вулкану», если, разумеется, до сих пор не изменилась разнарядка.

Музыка продолжала греметь из репродукторов. Грустная песня… Но я был бодр. Ничто не в состоянии было растрогать меня этим утром до слез. Я с надеждой смотрел в окно. «Говорила мама Димитру» кончилась. Затрещал барабан, закричал кларнет. От неожиданности я слегка вздрогнул, но скоро привык. Музыка продолжалась. Теперь из радиоузла передавали народный танец рученицу.

Я уже собрался. Застегнул на руке часы и хотел идти, однако в этот момент совершенно неожиданно в комнату ворвался парень из кислородного. Он тяжело дышал, был бледен, выглядел испуганным.

— Что случилось?

Он стоял передо мной вытянувшись и смотрел на меня подозрительно. Я не обращал на него внимания, так как привык к подозрительным взглядам.

Парень направился к моей постели и перевернул подушку. Потом сорвал одеяло, поднял матрац. Я посмотрел на него с удивлением:

— В чем дело?

Он продолжал разбрасывать мою постель. Потом снова повернулся ко мне и прокричал в отчаянии:

— Верни мне мой бумажник! В нем было десять левов и заявление. Моя фамилия Масларский.

— Очень приятно. Я тоже Масларский.

— Это меня не интересует. Отдай мне бумажник. Или позову директора… Моя фамилия Масларский.

— Хорошо. Это я уже понял… И я Масларский.

— В милиции этот номер не пройдет. Отдай мне бумажник. И заявление в нем.

— А больше тебе ничего не надо?

Я испытывал чувство неловкости. Никто никогда до сих пор не обвинял меня в воровстве. Но как доказать этому парню, что я не брал его бумажника? Я слегка улыбнулся, и это еще больше насторожило парня. Он встал спиной к двери и сказал, что не выпустит меня, пока я не отдам ему бумажник, в котором было десять левов, заявление, фотография и паспорт. Чтобы как-то рассеять его подозрения, я вытащил свое смятое портмоне, в котором было всего пять левов, расческа и мой паспорт.

— У меня было десять левов! — крикнул он.

— А расческа?

— Я свою расческу держу в заднем кармане.

— Сожалею, товарищ, но не могу тебе помочь.

— Мне нужен бумажник.

— Ну, брат, я-то здесь при чем? — сказал я и отодвинул его от двери, чтобы выйти.

Но парень поднял крик:

— Нет, ты отсюда не выйдешь! Я сейчас позову милицию!

— Пойдем лучше позавтракаем, — ответил я ему, — говяжья чорба кончится… Хватит галдеть!

— Мне нужен бумажник…

В это время в коридоре послышались шаги. Дверь открылась, и на пороге появился директор. Услышав наши крики, он пришел призвать нас к порядку. Был он очень важен. Строг.

— Прошу прощения, — произнес директор, встав посередине комнаты, — что здесь случилось?

Я стоял молча. Парень начал жаловаться. Я удивлялся, откуда у него взялось столько слов. Директор слушал строго. Потом произнес:

— Опиши мне точно предметы, которые находились в твоем бумажнике… Говоришь, десять левов… Целиком или мелкими деньгами?.. Две пятерки. Хорошо. И заявление? Кому? Куда? В комбинат о переводе на автобазу комбината… Понял… Твой паспорт. И это ясно. Тебя зовут Масларский, и его зовут Масларский. Совпадение фамилий. Только он — Марин, а ты — Евгений. Хорошо. Дальше?

— Я знаю свой бумажник! — закричал парень. — Это он его взял… Больше некому…

— Да, — сказал Гном и отошел к окну, словно хотел полюбоваться на свою фигуру. Потом он неожиданно повернулся к нам и ухмыльнулся: — Прошу!

В его руке было новое портмоне коричневого цвета. Он достал его из своего кармана и теперь распахнул перед носом взволнованного парня. Парень протянул руку, чтобы взять потерянный бумажник, но директор ловко убрал его снова в свой карман.

— Чья там фотография? — спросил он парня, глядя строго и испытующе.

Парень нахмурился и ответил:

— Одной девушки…

— Как зовут эту девушку?

— Виолета.

Я вздрогнул от неожиданности, но тут же выяснилось, что Виолета, о которой шла речь, была дочерью уборщицы. Я успокоился. А директор продолжал:

— А другая фотография?

— Другой у меня нет, — возразил парень.

— Извините, извините… Во внутреннем отделении, сложенная пополам, без надписи, но с вопросительным знаком… с вопросительным.

— Ах да! — спохватился парень. — Ничего особенного… Это так, одна знакомая по самодеятельности… Старые дела… Я ее даже позабыл…

— Врешь, осел! — подмигнул Гном, бросив быстрый взгляд в мою сторону. — А третья?

— Какая третья?

— Цветная… С надписью на обороте…

Парень покраснел, его прыщавое лицо вспыхнуло и тут же побледнело.

— Из бухгалтерии… глупое увлечение… Я и забыл про нее.

— Первомайский привет с поцелуями… Хорошо. Хорошо. Посмотрим!

Директор вынул портмоне, повертел им перед лицом парня и с ухмылкой сказал, что это портмоне, было забыто в туалете, на прикрытом доской ведре, в котором раньше держали хлорку. Оно лежало прямо на этой доске.

Услышав о хлорной извести, я подумал, что надо бы поднять вопрос о гигиене, но понял, что в этой ситуации неуместно компрометировать директора, и замолчал. Тем более что в этот момент парень его благодарил.

Закончив объяснения с молодым человеком, директор повернулся ко мне и сказал, что меня вызывают для наведения справки по одному вопросу в завком. Сначала я не понял, что это значит, но он мне объяснил, в чем дело. Меня до глубины души взволновали его слова. Недаром в народе говорится, что в доме повешенного о веревке не говорят. Нечто похожее случилось и со мной. «Для наведения справки» — для меня это было чем-то вроде веревки, многократно обвившейся вокруг моей шеи. Но я в деланным спокойствием ответил:

— Отчего же не пойти, пойду. Только вот рабочее время сейчас будет.

— Все равно, — сказал директор, — нужно идти.

Чорба давно была съедена. Я спустился по лестнице, ни на кого не обращая внимания. Из подвала все так же тянуло брынзой. В окошечке кухни показался повар. Он что-то мне крикнул, но я его не услышал. Может быть, он хотел сказать, что чорба уже кончилась.

Почему и у меня нет какой-нибудь Виолеты, фотографию которой я тоже мог бы носить у сердца? И розовой расчески, и зеркальца, пусть даже и разбитого?..