Камен Калчев - Софийские рассказы

— Заходи, заходи! — продолжала она улыбаясь.

Я приблизился к столу. Она предложила мне сесть в кресло, которое стояло возле круглого столика в углу.

— Почему не садишься? Прошу, пожалуйста!..

Я сел в кресло.

— А ты изменился… Да и я, судя по всему, тоже. Ничего удивительного… Годы… Значит, ты меня забыл… — Она села в другое кресло рядом со мной и рассмеялась. Увидев ее зубы — между двумя передними была широкая щель, — я сразу же вспомнил эту женщину.

— Гергана! — воскликнул я, хлопнув себя по колену.

Она продолжала смеяться, а я не отрывал взгляда от ее зубов, в которые был когда-то влюблен до безумия.

— Ковачева! — повторил я. — Гергана Ковачева!

— Нет, теперь уже Бояджиева, — сказала она с легкой грустью в голосе, или, может быть, мне это показалось.

— А почему Бояджиева?

— По мужу.

— Извини, я сразу не сообразил.

— Да ничего, жизнь течет, люди меняются…

Она вдруг сразу стала серьезной и деловой, и как раз в тот момент, когда на меня нахлынули воспоминания. А может быть, она специально поторопилась мне сказать, что она Бояджиева, а не Ковачева? Тем не менее я продолжал удивляться:

— Гергана!.. Как не помнить?.. Гергана — птенчик разноцветный, Гергана — пестрый ягненок!.. Как не помнить!

Наверное, я выглядел очень смешно, потому что она покраснела и что-то пробормотала, чтобы вывести меня из состояния дурацкого восторга, который я не в силах был удержать. Согласитесь, меня можно понять, ведь это была моя первая любовь, женщина, ради которой я перевез триста тачек щебенки на шоссе Марино — Раковский, когда мы строили этот город. И сейчас я ее видел такой же гордой и недоступной, как и прежде. Гергана… Это имя тогда звучало так же величественно, как Феодора, Елизавета, Виктория Английская… И вот сейчас, спустя более чем десять лет, я снова встретил ее. Теперь она стала начальником. Кто бы мог подумать? При этом она уже не Ковачева, а Бояджиева. Я почувствовал, как в глубине моего сердца просыпается старая ревность, и невольно возвратился к тем далеким теперь годам, когда я ждал, что она заметит меня.

Мы сидели рядышком и выглядели, наверное, как должники, которые простили один другому старые долги и могут снова нормально общаться.

Она была полная, бледная, постаревшая. Как ей живется среди этих папок? Письма, папки, дела… Все это не для нее. Самое меньшее — она могла бы стать женой посла, быть украшением дипломатических приемов и встреч!.. Могла бы стать директором, или главой политической партии, или председателем комитета женщин!

Мне очень хотелось узнать, кто такой этот Бояджиев. Я был уверен, что он ее не достоин. Уже заранее мысленно я настроил себя на это и ждал, что она сейчас подтвердит мое мнение. Спросил ее без обиняков:

— Кем работает твой муж, Гергана?

— Начальником инструментального цеха. Разве ты его не знаешь? — удивилась она. — Его все знают… Иванчо… Все его так и называют по-свойски — Иванчо Бояджиев… Начальник…

Я попытался вспомнить, кто такой этот Иванчо Бояджиев, но не смог. На комбинате работают четыре тысячи человек. Конечно, не каждый из них начальник, но тем не менее четыре тысячи есть четыре тысячи…

— Наверное, его все любят, если называют так, — сказал я и пристально посмотрел на нее.

Она усмехнулась:

— Да, наверное… — Потом встала с кресла и, снова усевшись за стол, открыла одну из папок. — Вот какое дело, Марин, — начала она серьезно, — в твоих бумагах отсутствуют кое-какие данные, которые нужно восполнить… Прошу тебя…

— Какие данные? — прервал я, удивленный ее тоном.

— Нужно заполнить вот это… — Она подала мне чистый бланк и указала на чернильницу, стоявшую у нее на столе.

— Нельзя ли это сделать потом? — спросил я.

— А почему не сейчас? — удивленно подняла она брови. — Простое дело: имя, отчество, фамилия… дата рождения, место рождения…

— Нет, сейчас не могу, — сказал я и сложил анкету. Я не любил, чтобы на меня смотрели, когда я заполняю анкеты. Она будет сидеть по ту сторону стола и наблюдать за мной… Нет!.. Да и воспоминания у меня об этих анкетах неважные!

— Все-таки, если можно, потом…

— Хорошо, хорошо.

— Есть еще ко мне что-нибудь?

Она встала, подошла к полке, на которой стояли папки с делами, и вытащила оттуда одну папку.

— Твоя бывшая жена, урожденная Вакафчиева, подала заявление о приеме на работу на комбинат… — сказала Гергана. — Она библиотекарь одной из читален в городе, а сейчас хочет работать в нашей библиотеке… с целью большего сближения с рабочим классом, как она пишет в своем заявлении, и чтобы по возможности овладеть какой-нибудь новой профессией… Раньше она участвовала в художественной самодеятельности, играла на музыкальных инструментах, разбиралась в театральном искусстве. Нам такой человек нужен, чтобы наладить культурно-массовую работу. Что скажешь? Это бывшая твоя жена, ты же ее помнишь, ведь правда?

— Да, да, — промямлил я. — Как же мне ее не помнить? Она человек способный. Конечно, помню.

— Знаешь, здесь у нас много разных кружков, которые нуждаются в талантливом руководителе… Есть и читательские группы… А она ведь человек искусства.

— Да, она человек искусства, это бесспорно.

— А мы совсем запустили этот участок на нашем комбинате. Как ты думаешь, сможет ли она сочетать два дела — работать в библиотеке и руководить художественной самодеятельностью?

— Виолета все сможет, — ответил я немного насмешливо.

— Ты что, смеешься?

— Нет, просто шучу… Слов нет, она человек способный… Но все же десять лет прошло с тех пор.

— Нет, данные о ней неплохие… Скиталась, страдала, искала работу… Это естественно для разведенной женщины… Для нас самое главное, чтобы она работала как следует. Она назвала тебя как поручителя. Напиши, пожалуйста, несколько строк о ней, сколько сможешь… Чтобы оформить приказ о ее назначении…

— Что, этот приказ от меня зависит? Но я не знаю, какой она специалист.

— Нам надо знать ее прежде всего как человека… Нужна рекомендация. Разумеется, и трудовые качества, насколько ты ее знаешь… Она славная женщина и с работой справится. Надо ей помочь.

— Когда нужна эта бумага?

— Через два-три дня, не позже.

Вот так испытание мне устроили! Надо же было так унизить меня! Пришлось согласиться и поскорее убраться из этой канцелярии. Больше мне ничего не оставалось. В спешке я забыл на столе анкету.

Два дня я был в поездке, развозил материалы, бил рекорды, а обыкновенную рекомендацию не мог написать. Пытался оправдать себя собственной ленью и закоренелой ненавистью ко всякого рода «сведениям». Сколько в свое время люди извели чернил, чтобы выставить меня в дурном свете!