Камен Калчев - Софийские рассказы

«Виолета Вакафчиева была энергичной и культурной женщиной. Все задачи, возложенные на нее партией или молодежной организацией, выполняла с готовностью. Она была лишена мещанских предрассудков и боролась за все новое. Некоторые ее обвиняли в гнилом либерализме и бытовом разложении, но они были не правы. Эта женщина была чистой и доброй… Рекомендую назначить ее…»

Исписал три больших листа и поставил точку. Встал, осмотрелся и вздохнул, будто освобождался от старого груза. Это был мой долг перед ней. В конце концов, она заслужила доброе слово. Зачем нам быть врагами? Зачем проходить мимо и жить в одиночестве? Так живут кроты под землей. Так жили монахи и отшельники. Но их теперь нет… Я сложил листы, засунул в конверт и отослал по почте Гергане. В другом конверте я отправил ей бумагу, в которой разъяснял некоторые подробности своей биографии. Я был спокоен, как всякий добродетельный человек. Пошел в одну закусочную, чтобы найти своих коллег, но те перешли в другую закусочную, рядом с вокзалом. И я отправился туда, чтобы напиться.

В закусочной было шумно и сильно накурено. Посетители обсуждали сегодняшний матч. Я был настроен против «Раковского», однако в спор вмешиваться не стал, а пошел прямо к стойке, где краснощекий лысый мужчина с черными усиками обслуживал многочисленную клиентуру. Заказал себе рюмку мастики. Это питье сразу бьет мне в голову и не позволяет много рассуждать и колебаться. Я любил ее пить не разбавляя, не так, как делали мои коллеги. Они добавляли в рюмку несколько капель воды, чтобы она побелела, а потом шутили, что пьют кобылье молоко.

Выпил я одну рюмку стоя и принялся за вторую. Вокруг меня толклись железнодорожники, прокопченные дымом и сажей. Они пришли прямо со станции. «Все мы пассажиры, — подумал я, — и судьба у нас общая». Постепенно я смешался с группой железнодорожников, и это подействовало на меня успокаивающе. Когда я взял уже третью рюмку, то вдруг услышал, как один железнодорожник раскричался на краснощекого, что тот разбавил его вино водой. Краснощекий начал оправдываться, а железнодорожники стали смеяться и подшучивать над ним.

Краснощекий обиделся. Попросил их очистить заведение, но они не подчинились, потому что, как выразился один из них, когда краснощекий пригрозил его избить, они были «в большом количестве».

Я уже выпил две рюмки мастики и готов был выпить третью, поэтому тоже задал ему какой-то каверзный вопрос.

Заведующий посмотрел на меня обиженно:

— А ты кто такой?

— Гражданин, — ответил я.

— Какой гражданин?

— Республики.

— Ничтожество ты! — ответил краснощекий.

Это меня очень задело. Я потянулся, чтобы схватить его за ворот, но воротника у него не оказалось. Из-за внезапно наступившей в июне жары он был в футболке. Я схватил его за голую шею. А железнодорожники хихикали и советовали давить осторожнее, чтобы не удушить его совсем. Я им ответил, что он не заслуживает другой смерти, и не отпускал его.

— Ах, так ты удушить меня хочешь? — кричал краснощекий и отпихивал меня.

Я не удержался на ногах и упал на руки железнодорожников.

— Он меня задушить хотел! — продолжал краснощекий.

— Да! — признался я. — Хотел!

Железнодорожники смеялись и ждали, что я снова потянусь к этой отвратительной мягкой шее, которая стала красной, как свиной окорок. Кожа у краснощекого, облагороженная годами сидения в закусочной, была очень нежной, потной и скользкой. Мне стало противно, и я сказал ему:

— Мерзавец, зачем народ обманываешь?

— Кто ты такой?

— Нет, сначала скажи ты: кто ты такой?

— А это ты сейчас узнаешь… Товарищ милиционер!

Он пищал, как дудка, — я его действительно чуть не удушил.

— Товарищ милиционер, арестуйте этого хулигана! Он покушался на мою жизнь.

— На чью жизнь? — уточнил милиционер.

— На мою. Милиционер не поверил.

Я обратил внимание на то, что в руке милиционера была рюмка с вином.

— А твое вино тоже разбавлено? — спросил я его.

— Да как будто нет, — ответил он и отпил глоток.

— Ну да, конечно, для народной милиции вино всегда неразбавленное!

Милиционер нахмурился:

— Что ты хочешь этим сказать?

Железнодорожники умолкли.

— Разве меня так трудно понять?

— А вот я не понял. Выражайся яснее.

— Пусть тебе красномордый объяснит.

Железнодорожники сохраняли молчание. Я презрительно посмотрел на них.

— Бабы! — бросил я им. — Пейте свою мастику! Ну чего вы на меня уставились?

Один из них поднял фонарь, чтобы осветить меня, хотя в закусочной и без того было светло. Я повернулся и пошел к выходу, а краснощекий начал орать мне вслед, чтобы я заплатил за мастику.

— Да, ты прав, — сказал я и вернулся к стойке. — В этом ты прав, но разбавлять вино водой не смеешь!.. Дай мне еще одну мастику.

— Не могу.

— Как это не можешь? А план?.. Товарищ милиционер!

Я обернулся, но милиционер уже исчез. Не было и железнодорожников, они показали мне спину, потому что я действительно был пьян. Мне стало тоскливо — все от меня бегут. Я почувствовал себя одиноким, каким и был до сих пор, и мне захотелось плакать от обиды, кричать, ругаться, скандалить. Пусть появится милиция! Но только какая от этого польза? Вышел я из закусочной и отправился куда глаза глядят. Шел и злился на себя за то, что не мог даже вызвать милицию. Мне хотелось с кем-нибудь поругаться. Но на улице было тихо. Где же люди? Не было еще девяти часов, а все уже разошлись спать. Бездонная провинциальная скука…

Я пересек площадь, встал на возвышающееся над проезжей частью улицы место для милиционера-регулировщика и начал регулировать воображаемое движение машин. Вскоре мне это надоело, и я продолжил свой путь. Сначала в голове моей шумело, меня сильно пошатывало. Но потом свежий воздух взбодрил меня. От Марицы потянуло сыростью, и я направился к берегу реки.

Мною овладело опасное искушение поплавать. Был июнь. Ночь стояла теплая. Я перешел через мост, спустился к ракитам на другом берегу. Таким решительным я никогда не был. В эту июньскую ночь мне показалось, что я необыкновенно сообразителен и наблюдателен. От моего взгляда не ускользало ничего. Листья деревьев в темноте казались сделанными из стали. Я миновал акациевую рощицу и подошел к воде. Передо мной текла река — широкая, полноводная. Временами слышался плеск, будто кто-то купался, но в воде не было людей. На противоположной стороне реки чернели корпуса завода. Градирни были похожи на горшки, а трубы торчали подобно орудиям. Мерцало множество огней. Высоко в небо поднимались красные клубы серного дыма. Со стороны завода доносился непрерывный шум, как будто гудела подземная железная дорога. Я стоял и смотрел, словно в оцепенении, и не мог сделать ни шага. Ботинки мои утопали в холодном песке. Река продолжала бежать, волны плескались о берег, завод шумел, огни подмигивали мне, будто хотели со мной заговорить.