Камен Калчев - Софийские рассказы

После этого Иван Г. Иванов с удовлетворением отметил, что Топлийский не обременен семейными обязанностями, поскольку он холост. В силу этих обстоятельств он будет отдавать нам еще больше времени, чтобы поднять наш уровень, как это требуется, во имя нашего общего дела. Конечно, не предупредив заранее, он добавил, что на меня возлагается обязанность связного между Топлийским и кружком с целью своевременного оповещения всех участников о дне и часе наших следующих занятий, кроме того, я должен буду вести учет посещения занятий, а также наблюдать за дисциплиной. То есть мне предстояло быть чем-то вроде секретаря Топлийского. Это меня немного смутило, потому что до сих пор я никогда не работал в кружке политпросвещения и не имел никакого представления о роли, которую мне предстояло играть в качестве секретаря. Да и самого Топлийского я видел в первый раз, и это меня тоже озадачивало. Но я согласился выполнять поручение, чтобы уже с самого начала не вносить анархию в коллектив членов кружка, собранных, как я уже сказал, из самых разных людей, хотя исповедовали они одну и ту же идею. Да, согласился. Потому что вокруг меня не возвышались интеллектуальные гиганты, которые могли бы оставить меня в тени. В сущности, кто мы были? Двое из «Граово», один из них — повар, который сидел рядом со мной и от которого шел аромат луковой подливы; трое из трудовой кооперации по производству щеток и других домашних предметов; учительница Игнатова из местной школы (она преподавала историю в гимназии, где учился наш Иван), направленная для усиления кружка в случае возникновения затруднений.

И вот мы все, люди среднего возраста, с поредевшими уже волосами, сидим на стульях и смотрим на Топлийского, положившего карманные часы перед собой на стол, чтобы следить, читая лекцию, за вычисленным до секунды своим рабочим временем, дорогим и для него и для нас. Сказать по правде, меня всегда удивляли те ораторы, которые говорят, поглядывая на часы, и при этом не теряют нить выступления. Однажды и я на профсоюзном собрании в почтовом отделении попытался выступать по часам, положив их на стол, но потом так увлекся, что забыл забрать их. Нашел я часы, разумеется, благодаря неподкупным почтовым служащим, которые и на этот раз показали себя с хорошей стороны. Но об этом как-нибудь потом…

Так вот, сейчас Топлийский положил свои часы на стол и, откашлявшись, открыл книгу. Мы молчали. Он перевернул несколько страниц, посмотрел на часы и опять перевернул несколько страниц. Потом пробубнил своим низким, словно бас из самодеятельного хора, голосом:

— Начинаем с четвертого немецкого издания, в котором текст полностью сверен с оригиналом. Для большего удобства один из вас будет читать, а я потом буду разъяснять содержание. Такой способ изучения «Капитала» испытан на практике… Кто из вас хорошо читает, ровно и без запинок?

Повар заерзал на стуле, стул жалобно заскрипел под тяжестью его тела, едва умещавшегося на сиденье. Топлийский уставился на него:

— Вы желаете?

Повар обернулся в мою сторону, притворяясь, будто ему показалось, что Топлийский обращается ко мне. Но Топлийский повторил:

— Нет-нет! Я о вас говорю, товарищ! Вот вы, полненький…

Повар сконфузился, покраснел как рак, а мы сдержанно заулыбались, чтобы не вносить анархию в занятия с самого начала, еще до лекции.

Тогда вмешался Иван Г. Иванов.

— Здесь у нас есть учительница, товарищ Топлийский, — сказал он. — Фамилия ее Игнатова. Она и приглашена для этой цели.

— Да-а? — удивился Топлийский. Он посмотрел на единственную женщину, сидевшую у двери, рядом с мужчиной из кооперации, и продолжал, слегка улыбаясь: — Извиняюсь, другарка, что не заметил вас. Прошу вас, пройдите к столу.

Я видел его белые зубы, крупные и блестящие, как очищенные дольки чеснока. Они сверкнули на какое-то мгновение и снова скрылись под его усами.

— Товарищи, — сказал он, когда Игнатова заняла место рядом с ним, — думаю, что мы оставим предисловие к четвертому изданию и начнем прямо с «Превращения прибавочной стоимости в прибыль». Ближе к цели.

Игнатова, маленькая красивая женщина в красном свитере, сильно обтягивавшем ее грудь, начала взволнованно читать, то повышая, то понижая голос. Позже я узнал, что до Девятого сентября она посещала студию Бояна Дановского и там обучилась дикции. Нам везло по всем статьям. Поэтому мы слушали внимательно и каждый понемногу куда-то уплывал. А Иван Г. Иванов что-то напряженно записывал в свою тетрадку, подавая нам пример усердия, в котором ему ни в коем случае нельзя было отказать. И так мы блаженно слушали, как вдруг в одном месте Топлийский прервал Игнатову и обратился ко мне:

— Я извиняюсь… Вот вы, у окна.

— Пожалуйста! — вскочил я, немного смущенный, так как увлекся в этот момент какими-то посторонними мыслями, какие часто обуревают меня в подобные минуты. (Разумеется, потом я опять сосредоточиваюсь.)

— Принесите в следующий раз небольшую черную доску и мел, чтобы я мог объяснить вам некоторые формулы более наглядно.

— Хорошо, — сказал я и сел на место.

— Принесите и тряпку для того, чтоб стирать, — добавил Топлийский.

— Непременно, — ответил я и продолжал слушать.

Так прошел первый час. Топлийский почти ничего нам не объяснял, поскольку не имел мела и черной доски. И это было весьма неприятно, но в какой-то мере простительно, потому что об этом надо было позаботиться еще в самом начале.

Не буду вам описывать перипетии, которые мне пришлось испытать, пока я не нашел эту злополучную черную доску. В конце концов помогла, разумеется, все та же Игнатова, потому как была сознательной. Уже на следующий день, узнав о моих тревогах, она прислала мне с моим Иваном сообщение, чтобы я зашел в школу за черной доской и мелом.

Помню, как сейчас, что, когда я пришел в школу, Игнатова отозвала меня в коридоре в сторонку и спросила, понизив голос, хорошо ли я знаю этого типа Топлийского, который не внушает ей никакого доверия. И откуда он притащился в наш квартал; до сих пор она его никогда не видела и не слышала. Я спросил ее, почему она называет Топлийского типом, если он ни в чем не провинился, но она мне ничего не ответила. Многозначительно помолчав, добавила только, что лекции посещать не будет из-за занятости по работе и чтобы я больше ее не искал. Все это меня озадачило, но любопытства я проявлять не стал, объяснив все женскими капризами Игнатовой. Разумеется, Ивану Г. Иванову я рассказал обо всем для сведения, сообщив ему и о намеках, которые она сделала. Иван Г. Иванов ничего нового к этому не прибавил, тоже объяснив поведение Игнатовой женскими капризами, поскольку ее самолюбие было задето назначением Топлийского, она якобы надеялась читать лекции сама, а тут ею пренебрегли.