Юй Хуа - Братья

— Вышло! Вышло!

— Что вышло? — не сообразил Ли.

Заметив, что он остановился, Стихоплет снова немного поойкал. Потом он повис на сжимавшей его руке и проныл:

— Ты же слышал. Это я издаю не интеллигентские, а самые рабоче-крестьянские звуки. Все ты.

Тут Ли понял, в чем дело.

— Слышать-то я слышал. Маловато будет, — заржал он.

Сказав это, он снова замахнулся правой рукой, так что Стихоплет опять испуганно заблеял.

— Поздравляю, поздравляю, — проныл он.

— Поздравляешь? — переспросил Ли.

— Да, да, да, — закивал Стихоплет. — Поздравляю, что ты смог выбить из меня мое настоящее лицо.

Услышав это, Ли раздумал бить. Он опустил кулаки, бросил рубаху Стихоплета и, похлопывая того по плечу, прогоготал:

— Не стоит благодарности.

После трех месяцев избиений Ли снова показал себя на лючжэньских улицах во всей красе. Хохоча, народ наблюдал, как в панике покидает поле боя Стихоплет. Тут кто-то заметил в толпе Писаку. Зеваки растерялись, не зная, куда и глядеть: то ли на Писаку, то ли на отдыхающего от трудов праведных Ли. Все тут же вспомнили, как славно Ли когда-то отделал этого Лю. Народ ностальгически ожидал, когда Ли вскочит с земли и выбьет и из Писаки его настоящее лицо. Все уставились на Писаку и принялись обсуждать Бритого Ли. Говорили, что он сильно похудел без еды, да еще пятеро кредиторов изукрасили его мама не горюй — кто ж знал, что целый здоровый Чжао будет биться у него в руках, как цыпленок. Поглядев на Писаку, кто-то заключил:

— Вот уж точно: худой верблюд и то больше мерина.

Писака Лю прекрасно понимал, к чему народ клонит. Все вокруг только спали и видели, чтоб он последовал по стопам Стихоплета. От мыслей Лю аж раскраснелся, уши у него горели. Сперва он собирался просто уйти, но так он превратился бы в очередную послеобеденную шутку всякого лючжэньца. Ему оставалось только упрямо стоять на месте. Народ начал задирать Бритого Ли, пока тот сидел на земле под платаном. Живот у него бурчал от голода. Он глотал слюни и плевать хотел на любые провокации. Тогда приставать стали к Писаке: говорили, что вся писательская братия гроша ломаного не стоит и что Стихоплет со своей раболепной предательской рожей только что опозорил не только себя, но даже своих родителей.

— Да что там родителей, — вставил кто-то, — и Писаку Лю тоже опозорил дальше некуда.

Народ усердно поддакивал.

Писака весь пошел пятнами от злости и подумал, что это мудачье непременно хочет стравить их друг с другом — но он ни в коем случае не должен поддаваться, ни в коем случае не должен сам лезть на рожон. Все так пялились на него, что в конце концов Писака не выдержал. Примеряясь к обстоятельствам, он выступил вперед и стал громко соглашаться:

— Да, Стихоплет опозорил всю писательскую братию в мире.

Не зря Писаку Лю звали в Лючжэни корифеем от литературы. Он сумел одним предложением поставить себе на защиту всех писателей и поэтов: древних и современных, китайских и заграничных. Лю обвел взглядом замершую толпу и, увидев, что сумел развернуть ситуацию в свою пользу, обрадовался так, что не смог остановиться:

— Да, даже Лу Синь опозорился, и Ли Бо, и Ду Фу и Цюй Юань…* Цюй Юань был такой патриот, что утопился в реке, а все потому, что Стихоплет его опозорил… И иностранные тоже: Толстой, Шекспир, и — кто там пораньше был? — Данте, Гомер… Сколько славных имен он опозорил!

Народ заржал. Ли тоже рассмеялся — слова Писаки очень его обрадовали.

— Сколько известного народу я опозорил, вот уж не думал, — расплылся Ли в счастливой улыбке.

Тут мимо как раз проезжал на своей сверкающей «Вечности» Сун Ган. Увидев, что толпа перегородила дорогу, он стал звонить что было мочи в звонок, торопясь скорей встретить с завода Линь Хун. Услышав звонок, Ли понял, что приехал брат. Опираясь на дерево, он поднялся и закричал:

— Сун Ган, Сун Ган, я целый день ничего не жрамши…

В то время со свадьбы Сун Гана и Линь Хун прошло уже больше года, а их сверкающая «Вечность» носилась по улицам Лючжэни уже целых два. Велосипед Сун Гана каждое утро был начищен до блеска, будто на утро после дождя, и Линь Хун каждый день опускалась на его заднее сиденье. Ее руки обнимали Сун Гана за талию, а лицо прижималось к его спине. Лицо Линь Хун было при этом безмятежно, будто она дремала щекой на подушке. Их «Вечность» проносилась то тут, то там по поселку, гремя звонком, и ничто не могло ее остановить. Всяк, кто видел их, говорил, что союз этот был заключен на небесах.

Когда с Бритым Ли случилось несчастье, Линь Хун в душе очень обрадовалась. Раньше, едва заслышав его имя, она изменялась в лице, а теперь принималась смеяться:

— Я всегда знала, что этот день придет, такие, как он…

Она хмыкала и больше не говорила ничего. Бритый Ли был уже запятнан дальше некуда, и если сболтнуть лишнее, то велик был риск спалить и свою шкурку. Сказав свое веское слово, Линь Хун оборачивалась к Сун Гану за подтверждением:

— Ну, скажи, так или нет?

Но Сун Ган молчал как рыба. Он места себе не находил от свалившихся на брата напастей — не мог ни есть, ни спать. Молчание мужа бесило Линь Хун.

— Говори! — пинала она Сун Гана.

Сун Гану ничего не оставалось, кроме как кивнуть головой.

— Пока он директором был, так хорошо все шло… — бурчал он под нос.

— Директором? — недовольно спрашивала Линь Хун. — Директор инвалидной артели — что уж тут хорошего?

Сун Ган смотрел на красавицу жену и растроганно улыбался своему счастью. Но Линь Хун никак не могла взять в толк, чего он улыбается.

— Чего ты? — не отставала она.

— Повезло мне, — отвечал Сун Ган.

Он бы с головой ушел в собственную счастливую жизнь, но Бритый Ли преследовал его, как тень, не отставая ни на секунду. Сун Гану все время казалось, что на душе у него лежит камень. Конечно, про себя он ругал Бритого Ли, который отказался от такой отличной должности, зачем-то решил затеять собственное дело и в итоге прогорел, вернулся в долгах как в шелках. Потому вот и избили его, так что живого места не осталось.

Однажды ночью Сун Гану приснилась Ли Лань. Сперва она шла по лючжэньским улицам и вела их обоих за руки, а потом стала умирать. Мать хватала его за руку и просила, чтоб он хорошенько смотрел за братом. Сун Ган заплакал во сне так громко, что разбудил Линь Хун. Она тут же стала взволнованно выяснять, что стряслось.

Сун Ган замотал головой, вспоминая свой сон, и сказал, что ему приснилась мать. Поколебавшись немного, он рассказал и про то, от чего защемило у него сердце. Ли Лань держала Сун Гана за руку и умоляла его позаботиться о Бритом Ли. Сун Ган пообещал ей, что последнюю плошку риса отдаст брату и последнюю рубаху — тоже… Линь Хун зевнула.