Юй Хуа - Братья

Приезжие девушки, заливаясь смехом, наблюдали представление бок о бок с лючжэньцами. В конце концов все они оказались сбиты с толку. Один мужик, тыча пальцем в Сун Гана, спросил у Стихоплета:

— Да ведь Сун Гана спрашивают, ты-то что лезешь?

— А ты бы согласился рассказать всем о своих с женой делах? — ответил Чжао. — Ведь нет. Вот и Сун Гану неохота. Он меня уполномочил говорить за него.

Сам Сун Ган к тому моменту был охвачен горьким раскаянием. Он стоял понурив голову, молчал и страдал, словно тупой нож кромсал его тело. Акция Стихоплета и Чжоу оказалась невероятно успешной. На месте никто не отважился купить их товар, зато ночью люди, тихонько будившие спящих на улице предпринимателей, потекли нескончаемым потоком. За несколько ночей количество побудок перекрыло с лихвой число комариных укусов. Покупали по большей части приехавшие на конкурс девицы. Конечно, и наши лючжэньские крали не отставали, и мужики тоже — все они подпали под влияние сказанных Чжоу Ю слов и думали, что если не смогут отыметь какую другую бабу, так хоть от собственной жены добьются еще пару раз девичества. Чжоу стал смотреть на Стихоплета совсем другими глазами.

— Ты редкостный талант. Нам и впредь нужно сотрудничать. И премия тебе полагается больше условленной зарплаты, — говорил он.

Услышав это, Стихоплет неимоверно обрадовался.

— А сколько премия-то? — спросил он.

— Узнаешь еще, — ответил Чжоу.

Слухи о представлении бравой троицы в тот же день дошли до Линь Хун. Ее аж в дрожь кинуло от злости. Вернувшись домой, она хотела сперва устроить сцену, но, заметив, как потерянно сидит на диване Сун Ган, смягчилась. Линь Хун подумала, что он затеял все это, чтобы заработать чуть-чуть, только и всего. Покачав головой, она вышла из квартиры и увидела сияющего Стихоплета — весь ее гнев мгновенно перешел на Чжао. Оглядевшись по сторонам и убедившись, что рядом никого нет, она зло процедила:

— Мудак!

Будоражившему общественность Первому всекитайскому конкурсу красоты среди девственниц наконец-то был дан старт. Принимая во внимание, что конкурс должен был проходить под палящим солнцем, губительным для нежной девичьей кожи, оргкомитет решил провести отборочный тур после обеда, до наступления темноты. Это был самый грандиозный вечер в истории нашей Лючжэни. Три тысячи высоких и низеньких, худых и толстых, страшных и ослепительных девиц в бикини выстроились в ряд длиной в два километра. Даже самой длинной улицы в поселке не хватило, чтоб вместить их всех. Хвост этой очереди протянулся через мост на другую улицу.

Еще до захода солнца Лючжэнь опустела. Все магазины закрылись, предприятия прекратили работу, а учреждения отправили сотрудников по домам. Народ сбился в кучу по обе стороны самой длинной улицы. Зеваки, совсем как мартышки, облепили платаны. Мужики устроили настоящие танцы с шестом вокруг телеграфных столбов: то и дело кто-нибудь забирался на столб и соскальзывал с него вниз. В домах распахнулись забитые головами окна. Все крыши были усеяны наблюдателями. Даже врачи и медсестры из больницы пришли посмотреть на это безобразие. Они твердили, что если сейчас не увидят, что происходит, то следующего случая нужно ждать тыщу лет. Больные тоже выползли на свет: кто ковылял на костылях, кто тащил сломаную руку, кто тянул за собой капельницу, а кого и вовсе несли на носилках после операции сердобольные родственники. Одни лежали в тачке, другие восседали на заднем сиденье велосипеда.

Народ из соседних уездов тоже прикатил на великах полюбоваться на заезжих красавиц. Времени на дорогу туда-обратно ушло, наверно, часов десять — двенадцать. В нашей Лючжэни жило-то всего тридцать тыщ человек, но в тот день набралась бы вся сотня. Конкурсную улицу перекрыли, и девушки выстроились в ряд на одной стороне, а другую сторону расчистили от народа милиция и автоинспекция. Милиционерам в тот день повезло больше всего — им было видно лучше всех прочих, но самыми счастливыми оказались журналисты — только им было разрешено перемещаться по перегороженной улице. Завидев симпатичную физиономию, они тут же подскакивали с микрофонами, не в силах оторвать глаз от высокой девичьей груди. Потом их взгляд соскальзывал куда-то в район пупка, словно они хотели просверлить девушку насквозь.

За спинами у конкурсанток столпилась целая уйма мужиков. Все их задницы были под шумок облапаны, ни одна не осталась без внимания. Кое-кто в толпе пришел поглазеть на девушек в одних шортах. Эти зеваки шумели и кричали, чтоб сзади их перестали теснить, а сами прикладывались голым торсом к пышным формам в бикини. Некоторые девицы принимались плакать, другие — ругаться, а третьи — вопить. Но мужики тут же напускали на себя невинный вид, оборачивались и орали в задние ряды, чтоб там перестали толкаться и пинаться.

Бритый Ли неизменно твердил, что конкурс решили провести на улице, чтобы народ смог бесплатно понаблюдать за всем этим делом. Однако отправившись в уборную, он вышел оттуда с новой бизнес-идеей и велел Пиарщику Лю отрядить людей для продажи входных билетов. Лю принялся сбывать билеты, как заводной, и одним махом продал больше пяти тысяч штук. Он арендовал все грузовики, какие сумел найти в нашем уезде и в соседнем, но пять тысяч счастливцев с билетами никак в них не влезали. В итоге пришлось взять в аренду у крестьян в округе и все тракторы. Люди с билетами наблюдали за конкурсантками из грузовиков и с тракторов, словно парад принимали, и если девушки растянулись на два километра, то они — на целых четыре.

Впереди катились двадцать кабриолетов, в которых восседали Бритый Ли, Тао Цин, товарищи руководители и товарищи судьи из оргкомитета, а также товарищи гости, выложившие на конкурс свои денежки. В последней машине ехали Мороженщик Ван и Зубодер Юй. Зубодер вообще-то собирался как раз переместиться из Европы в Африку, но, когда старик Ван рассказал ему по телефону про конкурс, он тут же изменил планы и вернулся, решив, что в такой ответственный момент непременно стоит показаться на людях. Он стоял в кабриолете в идеально скроенном костюме и ботинках. Рубашка с галстуком были подобраны в тон костюма. Зубодер смотрелся до крайности импозантно, словно бы и не носил никогда другой одежды, а уже в колыбели лежал в таком виде. Мороженщик, возвышавшийся рядом, тоже напялил костюм, но рукава были ему длинны, так что даже ногтей не видно, а ворот рубашки широк — все ключицы наружу. Поверх рубашки алел дешевенький галстук, как у охранника. Увидев, как нарядился его товарищ, Зубодер ужасно огорчился и сказал:

— Ты в шмотках ничего не смыслишь.

За двадцатью кабриолетами потянулись бесконечные грузовики. Сперва шли машины с местами высшей категории. В их кузовах торчали сиденья и столы с напитками и фруктами. За ними ехали грузовики первого класса — там были только стулья, а столов уже не было. В машинах второго класса люди просто стояли в два ряда, а в третьем классе — в четыре. Классом ниже народ вообще чуть не сидел друг у друга на головах. За грузовиками выступали бессчетные тракторы, докуда хватало глаз. Билеты на них были самыми дешевыми, и народ свисал с них гроздьями, как летучие мыши.