Юй Хуа - Братья

А Пиарщик Лю вовсе даже не ехал в одном из лимузинов. Он, как судья на Олимпиаде, торчал у самого начала улицы со стартовым пистолетом. Председатель оргкомитета, которого Пиарщик разыскал по приказанию Бритого Ли, стал толкать в микрофон нудную речь про то, что с начала реформ по всей стране наблюдается улучшение обстановки. Он начал с роста общекитайского ВВП и дошел до ВВП всей провинции, а потом от ВВП города спустился до ВВП Лючжэни. Тут, добравшись наконец до дела, он снова стал толковать обо всей стране и, пробежав по всем провинциям, опять вернулся в наш поселок и заговорил наконец о конкурсе, который вот-вот должен был начаться. Он объявил, что проведение конкурса красоты среди девственниц показывает, что жизнь народонаселения становится день ото дня все лучше, а международное положение нашей страны крепнет на глазах. Потом он добавил, что конкурс способствует продвижению традиционной китайской культуры, а также теснейшим образом стыкует ее с глобализационными тенденциями. Через полчаса, брызгая слюной, товарищ руководитель наконец-то прокричал:

— Первый всекитайский конкурс красоты среди девственниц объявляю открытым!

Пиарщик Лю громыхнул пистолетом, и машины со зрителями, гудя, торжественно тронулись вдоль улицы, как на марафоне. Они катились внушительно и медленно, как ползущий по земле человек, прямо к заходящему солнцу. Три тыщи конкурсанток, непрерывно подвергавшихся сексуальному харассменту, были уже к тому моменту вне себя от гнева и обиды, но едва прозвучал выстрел, как они собрались с духом, выпятили бюст, изогнулись в талии, раскрыли томные глаза и заулыбались, каждая на свой манер.

Они увидели, что вслед за кабриолетами начальства и жюри катятся бессчетные грузовики и тракторы со зрителями. Мужики, стоявшие за ними, продолжали лапать где ни попадя. Девушкам ужасно хотелось сбежать оттуда, помыться как следует и начисто стереть следы этих касаний. Но ведь каков был Бритый Ли? Он всегда умел предугадать то, чего не видели другие. Он давно понял, что девки думают только про судей, а вовсе не про зрителей и что, как только проедут их кабриолеты, они тут же развернутся и уйдут, а тогда народ на зрительских местах ничего не увидит окромя заходящего солнца. Ежели выйдет так, то люди, купившие билеты, тут же станут деструктивным элементом в обществе, соберутся, станут бузить и пойдут громить в итоге здание оргкомитета. Чтобы взять ситуацию под контроль и успешнее продавать билеты, Ли запретил жюри судить в отборочном туре, а полностью возложил ответственность за выбор на зрителей, купивших билеты.

А теперь представьте себе, что тем летним вечером в поселке собралось сто тысяч зрителей, и все они обливались потом, так что перебродившая вонь от этого ползла кислятиной по лючжэньским улицам, все они выдыхали углекислый газ, а пять тысяч ртов еще добавляли к нему отрыжку, из двухсот тысяч подмышек шесть тысяч пахли так, что можно было удавиться, а из ста тысяч задниц тыщ семь воняли. Некоторые перднули даже не один раз. Кроме людей, пердели, само собой, и их носители. Чем медленнее ехали машины, тем больше тянулось за ними выхлопов. Эти выхлопы были еще ничего — серая дымка от них кружилась по улице, как пар в душе, но вот выхлопы тракторов казались совершенно невыносимыми. Черные клубы отделялись от них, как от горящего дома.

Сажа оседала на конкурсантках, а они выпячивали сиськи, отклячивали задницы, лыбились во весь рот и поводили томными глазами целых три часа, чтобы их выбрали сидевшие в машинах и на тракторах местные лохи. Эти пять тыщ простаков считали себя настоящими судьями, у каждого были заготовлены ручка и бумага. Они галдели, как сороки. Особенно старались люди на тракторах. Хотя они гроздьями свисали со своих агрегатов, вели они себя как самые ответственные судьи в мире: пучили глаза, отпихивали заслонявшие вид чужие головы (и тут же оказывались отпихнуты кем-нибудь еще), стараясь разглядеть конкурсанток как можно лучше. Высоко воздев бумагу с ручкой, они записывали номера симпатичных девушек и обсуждали их между собой так серьезно, словно покупали акции. Еще активнее были те, кто стоял в задних рядах. Едва они замечали приятное личико или фигуру, как трактор проезжал мимо, так что они даже не успевали разглядеть номер нужной девушки, висевший у нее на груди. Тогда эти зрители принимались взволнованно спрашивать у впередистоящих, что за номер был у такой-то девушки, будто бы, пропустив одну, они вызвали бы тем самым обвал рынка.

Девушки пришли на улицу после обеда. Одни были густо накрашены, другие щеголяли естественностью. На то, чтобы выстроиться в очередь, у них ушло больше двух часов, а вся процедура выбора заняла еще три. От пота косметика потекла всеми цветами радуги. Когда машины и тракторы проехали, на лицах осела копоть. Все они оказались черны, как трубочисты, и народ со смехом твердил, что это африканские красавицы.

Когда стемнело, отборочный тур, больше похожий на ярмарку, наконец закончился. Пять тыщ купивших билеты простачков все еще были бодры и веселы. Вытащив мятые, залитые потом листочки, они выстроились в длинную очередь перед зданием оргкомитета, чтобы отдать свои заметки. Все это длилось до глубокой ночи. Народу казалось, что они за свои кровные купили не билеты, а судейские места на всекитайском конкурсе. Пиарщик Лю наблюдал и думал, что лохи они лохи и есть, закинь их в Нью-Йорк или Париж — так лохами и останутся. Но эти простачки и отобрали из трех тысяч конкурсанток тыщу для полуфинала.

Из двух постоялиц Стихоплета Чжао одна отсеялась, а другая прошла. Пролетевшая мимо кассы девица сложила вещи и невозмутимо покинула Лючжэнь. Вторая тоже упаковала чемоданы и с улыбкой на лице переехала в опустевшую гостиницу.

К тому моменту Чжоу Ю уже проспал на циновке Стихоплета семь ночей и продал сорок три импланта. Теперь у него появились деньги, и он заплатил Чжао сто сорок юаней, объявив, что это плата за постой, и особо подчеркнул, что разрешил ему спать рядом с собой из великодушия. Потом он отправился в закусочную, уселся за столик и принялся, посасывая бульон из пельменей, болтать с Сестренкой Су, как с родной. Эти волшебные пельмени с трубочкой уже успешно прошли испытания, и Чжоу не мог больше набивать ими пузо за просто так. Тогда он открыл в закусочной счет, чтоб не платить каждый день по мелочи, а расплатиться за все сразу перед отъездом.

Когда Чжоу вышел из закусочной на улицу, Стихоплет подумал, что он тоже отправится в отель, однако Чжоу каким-то образом очутился у него дома. Оглядев небольшую квартирку Стихоплета, он с небрежением заметил:

— Ладно уж, буду спать на твоем калеке-диване.

— Это уж слишком несправедливо получается. Шли бы вы в гостиницу, — отозвался Стихоплет.