Юй Хуа - Братья

После того как Сун Фаньпина избили так, что на нем живого места не осталось, его утащили и заперли в большом, похожем на амбар, сарае. Целую неделю после этого Бритый Ли с Сун Ганом не разговаривали. Сун Ган вообще не мог разговаривать: от воплей и плача у него опухло горло, голос был сорван, и изо рта вместо слов текли только слюни. Ли знал: из-за его слов Сун Фаньпина оттащили в этот тюремный амбар. По вечерам, перед сном, он вспоминал, как люди на ступеньках топтали Сун Фаньпина, и видел, как его глаза в ужасе ищут их с Сун Ганом. На душе у него было очень паршиво. Но на словах он был неколебим и насмехался над Сун Ганом, чьи пощечины звучали, как выхлопы из задницы.

Бритый Ли остался один. В одиночестве он бродил по улицам, в одиночестве торчал под деревом, в одиночестве приседал на корточки у реки утолить жажду и в одиночестве вел с самим собой разговоры… Он стоял посреди улицы и ждал. Он так надеялся, что к нему вдруг подойдет какой-нибудь парнишка, такой же маленький, такой же одинокий, как он. Ли потел, и пот на его теле высыхал от солнца, раз за разом, все повторялось. Видел он только демонстрантов и их красные флаги. Детей такого же возраста, как он, волокли за руки матери, и все они, один за другим, проходили мимо. С ним никто не заговаривал, никто даже не смотрел на него. Только когда кто-то из прохожих случайно задевал его или по неосторожности сплевывал ему на ногу, они обращали на него внимание. Одни неразлучные школьники радовались его появлению: заметив Бритого Ли, они приветственно махали руками и кричали:

— Эй, малец! Покажи-ка нам половое влечение.

Они манили его к себе, а сами бодренько шли навстречу. Малолетний Ли прекрасно знал, что на языке у них половое влечение, а на уме-то сплошные подсечки. Он знал, что они хотели уделать его и раскроить ему всю физиономию. Поэтому он улепетывал что было мочи. Похохатывая, школьники кричали сзади:

— Эй! Малец! Стой, мы тебя не тронем…

В то лето, скрываясь от подсечек, Бритый Ли бегал, не щадя сил, — задыхаясь от пыли, частенько запинаясь и падая. От бега у него начинало ломить ноги, из легких с шумом вырывались горячие выдохи, и сердце билось, как сумасшедшее, а сам он, восьмилетний парнишка, едва не умирал от напряжения. Набегавшись, Ли без сил тащился в переулок к Кузнецу, Портному, Точильщикам и Зубодеру.

Тогда все эти Туны да Юи уже окончательно обреволюционерились. Портной Чжан, встречая у входа клиентов с материей в руках, первым делом набрасывался на них с вопросами о классовой принадлежности. Если попадался бедняк-крестьянин, то мордаха Портного расплывалась в радушной улыбке. Если приходил середняк, то хозяин лавки, скрепя сердце, брал у него ткань для пошива; ну а уж если забредал помещик, то тут Чжан принимался, вскинув кулаки, честить того на чем свет стоит. Белый как полотно выползал несчастный из лавки в переулок, обнимая свою штуку ткани, а портняжка кричал ему вдогонку от дверей:

— Я тебе сделаю! Сделаю тебе самый паршивый погребальный халатище! Ах, черт, опять ошибся — саван!

Степень революционной сознательности обоих Точильщиков была даже выше, чем у Портного. С бедняков они вовсе не брали денег, с середняков взимали удвоенную плату, а уж помещиков, тех вообще обращали в бегство. Встав у лавки и пощелкивая наточенными ножницами, они орали вслед уносящемуся, как крыса, помещику, что оттяпают ему вчистую все его хозяйство:

— Вот как сделаем тебя из помещика помещичьей бабой!

А Зубодер Юй вел себя как настоящий оппортунист. Когда приходили клиенты, он не спрашивал их о классовой принадлежности. Когда клиенты плюхались в кресло, он по-прежнему не вызнавал их классовую принадлежность. Когда клиенты раскрывали рты и все их гнилые зубы становились видны, как на ладони, Зубодер продолжал молчать. Он боялся, что ежели задаст свой вопрос, то, глядишь, потеряет клиента, да и денег не заработает. Однако ж без вопроса обойтись было нельзя, потому как Зубодер хотел не только разжиться, но и доказать свою революционность. Всунув в рот пациенту инструмент и подцепив там прогнивший зуб, Зубодер выгадывал удобный момент и вопрошал:

— Отвечай! Какая у тебя классовая принадлежность?

Потому как во рту у пациента в этот момент торчали клещи, разобрать, что он там мычит, было совершенно невозможно. Зубодер деланно наклонялся к самому его рту и вопил:

— Крестьянская беднота? Славно! Вырву тебе больной зуб!

Едва успев договорить, он выдирал многострадальный зуб. Потом Зубодер быстренько втискивал в кровящую дырку пинцетом ватный тампон и велел пациенту крепко сжать зубы, чтоб остановить кровь. Тут уж помещик не помещик, а все одно сидел с забитым ртом, превращенный Зубодером в бедного крестьянина, пока тот с небывалым энтузиазмом демонстрировал ему выдранное богатство:

— Видал? Это вот больной зуб бедняка. Ежели ты был бы помещик, то и зуб был бы не больной, а какой-нибудь другой, здоровый.

Потом Зубодер протягивал свою революционную и стяжательскую лапу:

— Председатель Мао учит нас: революция — это тебе не дармовое угощение… Выдрали тебе твой революционный зуб, пожалуй выложить свой революционный цзяо.

А революционный Кузнец вообще никогда не спрашивал про классовую принадлежность. Он считал, что он-то держит себя, как надо, так что классовые враги не осмелятся сунуться в его лавку. Ударяя себя в грудь, Кузнец твердил с небывалым запалом:

— Только трудолюбивые бедняки да середняки могут прийти ко мне за серпами и мотыгами. А тунеядцам-помещикам, всяким там эксплуататорам они на что?..

Когда революция хлынула мощным потоком, Кузнец, Портной и Точильщики с жаром занялись революционной работой. Обнажившись по пояс и обмотав руку красной революционной повязкой, Кузнец принялся ковать не серпы и мотыги, а наконечники для копий с красными кисточками. Выкованные им наконечники тут же перекочевывали в лавку наискосок, к Точильщикам. Эти двое, тоже заголившись и повязав красные тряпки, больше уже не точили свои ножницы. Пристроившись на лавке и широко расставив ноги, они, обливаясь потом, шаркали об оселок копейными наконечниками. От Точильщиков наконечники сразу отправлялись в лавку к Портному. Тот, несмотря на майку, был тоже при голых руках и красной повязке. Он больше не кроил одежду, а шил одни только красные флаги, повязки и кисточки для копий. «Великая пролетарская культурная революция» превратила нашу Лючжэнь в настоящий Цзинганшань*. Прям как в стихах у председателя Мао: «На горах развеваются флаги, под горами гремят барабаны!»

Зубодер тоже нацепил революционную красную повязку, что досталась ему в подарок от Портного. Глядя на бесконечную копейную суету, он сохранял ледяное спокойствие. У копий с кисточками зубов не водилось, нечего было выдирать, нечего было пломбировать и уж тем более некуда было вставлять протезы. Так что он лежал в своем кресле и ждал зова революции.