Юй Хуа - Братья

— Папа, папа!

Машинка в руках красноповязочных, как пила, пошла по волосам и затылку Сунь Вэя. От судорожных движений его тела и усердия бривших его, она соскользнула с затылка вниз и вдруг глубоко врезалась ему в шею. Детина с машинкой продолжал брить что было мочи, не замечая, как брызги крови окрасили лезвия. Его рука так и не остановилась, пока не перерезала артерию.

Тут малолетний Ли увидел жуткую сцену: кровь из артерии взвилась фонтаном почти под два метра с небольшим, забрызгав всех красноповязочных с головы до пят. От испуга они подскочили, как на пружинах. Отец Сунь Вэя подбежал в своем бумажном колпаке и, увидев, как хлещет из шеи сына кровь, завыл, чтоб они отпустили его ребенка. Он грохнулся на колени в залитую кровью пыль, колпак свалился туда же. На этот раз он не бросился его поднимать, а обхватил сына руками. Голова Сунь Вэя качалась, как подрубленная. Отец выкрикивал имя Сунь Вэя, но тот никак не реагировал. С ужасом отец обратился к толпе:

— Мой сын умер?

Ему никто не ответил. Красноповязочные, покончив с Сунь Вэем, обтирали с лиц свежую кровь и обалдело пялились по сторонам, словно в конец одурев от увиденного. Тогда отец Сунь Вэя поднялся на ноги и проорал им в лицо:

— Вы! Убили моего сына!

С криками он набросился на них, и красноповязочные испуганно разбежались. Отец Сунь Вэя гневно вскинул кулаки и не знал, как быть: которого из них преследовать? Тут подошло еще несколько людей с повязками. Они принялись честить отца Сунь Вэя, требуя, чтоб он вернулся к своей метле. Тогда гневные кулаки обрушились на них, и Бритый Ли стал свидетелем жуткого побоища. Четверо набросились на одного, гоняя несчастного туда-сюда по улице, словно огромное вертящееся животное, и толпа зевак то накатывала, то отступала в такт их движениям. Отец Сунь Вэя бил их руками, пинал ногами, долбил головой, оглашая улицу ревом бешеного льва. Им и вчетвером было не одолеть его. Давно, когда он дрался с Сун Фаньпином, отец Сунь Вэя был ему совсем не противник. Но в тот миг Бритый Ли был уверен, что он разделал бы под орех и самого Сун Фаньпина.

Людей с повязками становилось все больше и больше. В конце концов их набралось человек двадцать, окружив отца Сунь Вэя плотным кольцом, они стали нападать на него по очереди и в конце концов повалили на землю. Потом те люди принялись пинать и топтать его ногами, как когда-то избивали Сун Фаньпина, пока он не застыл без движения. Тогда красноповязочные дали отдых ногам и тяжело задышали. Когда отец Сунь Вэя очнулся, они проорали:

— Встать! Пойдешь с нами.

Тут отец Сунь Вэя затрясся от страха. Отирая кровь со рта, он оторвал от земли свое изувеченное тело, поднял измазанный кровью сына колпак и как следует нацепил его на голову. Когда он, понурившись, побрел прочь, то заметил Бритого Ли. Всплакнув, отец Сунь Вэя сказал:

— Иди скорей скажи моей жене, что сына больше нет.

Дрожа всем телом, Ли пришел к дому Сунь Вэя. Было еще утро, и мать Сунь Вэя, увидев, как он торчит перед дверью в одиночестве, подумала, что Ли пришел за ее сыном. Она удивленно спросила:

— Разве вы только что не вместе вышли?

Бритый Ли покачал головой. Его била дрожь, и он не мог вымолвить ни слова. Заметив кровь на его лице, мать Сунь Вэя вскрикнула от испуга:

— Вы подрались?

Ли обтер лицо руками и тоже заметил кровь. Так он узнал, что кровь из шеи Сунь Вэя забрызгала и его. Тогда он завыл в голос и выдавил из себя сквозь плач:

— Сунь Вэй умер.

Потом Ли увидел, как ужас пополз по лицу женщины. Она в испуге смотрела на него, и он повторил свои слова еще раз. Ему показалось, что мать Сунь Вэя внезапно окосела. Тогда он добавил:

— На улице.

Мать Сунь Вэя, шатаясь, вышла из дому и побрела по переулку на большую улицу. Ли плелся за ней следом и, запинаясь, рассказывал, как умер ее сын и как ее муж подрался с народом. Мать Сунь Вэя шла все быстрее, и ее тело перестало мотаться из стороны в сторону, словно скорость придала ей устойчивости. Выйдя на улицу, она побежала бегом. Ли пробежал за ней немного, а потом остановился и увидел, как мать Сунь Вэя понеслась вперед, как замаячила вдали и как, добежав до лежащего в пыли сына, будто подкошенная, рухнула на землю. Потом Ли услышал душераздирающий рев, каждый звук которого был похож на свист, вырывающийся из распоротой груди после удара шилом.

С тех пор мать Сунь Вэя так и не перестала плакать. Ее глаза покраснели и отекли, выпучившись, как электрические лампочки, но она продолжала выть. Она, прижимаясь к стенам, выходила с утра на большую улицу и так же, прижимаясь к стенам, добредала до места смерти своего сына. Стояла там, глядя на следы крови, и плакала, не переставая. С заходом солнца мать Сунь Вэя так же — по стенке — возвращалась домой, а на следующий день оказывалась на прежнем месте с прежними рыданиями. Когда кто-нибудь из знакомых подходил к ней с утешениями, она отворачивалась, будто от стыда, и низко-низко опускала голову.

Вид у нее был совершенно невменяемый, глаза глядели отупело, а одежда, лицо и волосы делались день ото дня все грязнее. Ее походка тоже становилась странной: когда она заносила для шага правую ногу, ее правая рука откидывалась в сторону, а когда шагала левая нога, то и левая рука подлетала вместе с ней. Как говаривали у нас в Лючжэни, она ходила, как хромоножка. Дойдя до места смерти сына, она плюхалась на землю, обмякнув всем телом, как в забытьи. Ее глухой плач был таким тихим, что напоминал писк комарья. Многие считали, что она тронулась умом. Правда, когда она вдруг поднимала голову и сталкивалась с кем-нибудь взглядом, то спешила отвернуться и, согнувшись, потихоньку вытереть слезы. Потом, чтоб никто не видел, как она плачет, мать Сунь Вэя стала сразу отворачиваться, впечатывая лицо в придорожный платан.

Наши лючжэньские спорили почем зря: кто-то говорил, что она уже съехала с катушек, кто-то считал, что она не потеряла последний стыд, а значит, еще не совсем того. Те, кто твердил, что мать Сунь Вэя пока не чокнулась, все равно не могли объяснить ее чудное поведение. Поговаривали, что она впала в депрессию. Каждый день мать Сунь Вэя проходила своим маршрутом. Как-то она потеряла туфли, и с тех пор обуви у нее больше никто не видел. Одежды на ней с каждым днем тоже становилось все меньше, но непохоже было, чтоб она собиралась что-нибудь надеть. В один прекрасный день она оказалась сидящей на улице в чем мать родила. К тому моменту следы крови уже начисто смыло дождями, но она продолжала выглядывать их в пыли и рыдать. Она по-прежнему отворачивалась, встречаясь с людьми взглядом, прижимала лицо к стволу платана и украдкой промокала слезы. Но тут уж все лючжэньские были единодушны: все говорили, что она чокнулась, в самую что ни на есть заправду съехала с катушек.