Юй Хуа - Братья

Опустив отца Бритого Ли, Сун Фаньпин подошел к колодцу, зачерпнул воды и омылся. Стоял май месяц, и потому, когда холодная колодезная вода потекла ему по шее за воротник, Сун Фаньпина пробил озноб. Смыв всю пакость с волос и тела, он обернулся и глянул на Ли Лань: у той на лице застыло совершенно безумное выражение, которое заставило Сун Фаньпина задержаться и омыть колодезной водой отца Бритого Ли. Он ополоснул несколько раз труп и взглянул на Ли Лань. Увидев ее лицо, он покачал головой, одним махом поднял мертвое тело, подошел к дверям (стоявшая у порога Ли Лань по-прежнему не двигалась) и боком внес мертвеца в комнату.

Сун Фаньпин увидел, что на подушках, на простыни и на одеяле был вышит большой красный иероглиф «двойное счастье»* — шрам прошедшей свадьбы. Сжимая мертвое тело, он поколебался секунду и положил его не на пол, а на ту самую свадебную постель. А когда выходил из дома, Ли Лань все еще стояла, опершись на косяк, вокруг гудела толпа народа. У всех лица были, словно у зевак в балагане, и Сун Фаньпин тихонько шепнул Ли Лань, чтобы она поскорей шла к себе и прикрыла двери. Она, словно бы не слыша его слов, даже головы не повернула к нему. Ли Лань стояла, словно одеревенев. Сун Фаньпин, покивав головой, вышел как был, мокрым, к людям. Толпа, завидев его, расступилась, словно он был все еще покрыт нечистотами. Люди отбегали в смятении, поэтому кому-то снова оттоптали ботинки, а некоторых женщин успели под шумок полапать. От холодной колодезной воды Сун Фаньпин начал чихать. Продолжая чихать, он вышел из переулка на большую улицу. Тогда люди снова обступили дом и продолжили как ни в чем не бывало пялиться на Ли Лань.

Тут тело Ли Лань медленно соскользнуло вниз по косяку, а ее одеревеневшее лицо исказила гримаса. Она упала, раскинув ноги, пальцами скребя землю, словно хотела покрепче вцепиться в нее. Ее лоб покрылся испариной, она выкатила глаза и напряженно смотрела в толпу, не произнося ни слова. Кто-то заметил, что ее штаны окрасились вытекавшей изнутри кровью.

— Смотрите, смотрите, да у нее кровь! — завопил от ужаса кто-то.

И тут одна рожавшая женщина, поняв, что происходит, закричала:

— Она рожает!

После того как Ли Лань родила Бритого Ли, она начала мучиться бесконечными головными болями. Докуда хватало памяти ее сына, он помнил, что мать всегда ходила в платочке, словно крестьянская баба на страдном поле. Постоянная тупая боль и внезапно накатывавшие приступы заставляли мать плакать. Она часто стучала пальцами по своей голове с таким звуком, что порой он походил на стук деревянной рыбы в храме*.

Первое время после потери мужа Ли Лань немного повредилась в рассудке. Потом, когда понемногу начала приходить в себя, не горевала, не гневалась, а только стыдилась. Тогда бабка Бритого Ли приехала из деревни присматривать за ним и за его матерью, и Ли Лань три месяца, что длился ее декрет, не выходила из дома. Даже не хотела подходить к окну, потому что боялась, что ее кто-нибудь увидит. Когда закончился декретный отпуск, Ли Лань должна была вернуться на шелковую фабрику. В тот день она была белее мела, дрожащей рукой открыла дверь комнаты и с ужасом, словно прыгала в котел с кипящим маслом, перешагнула порог. Неизвестно как осилив это, Ли Лань, дрожа, пошла по улице, опустив голову на грудь. Она жалась к обочине, ей казалось, будто люди только и делают, что пронизывают ее своими взглядами, как иглами. Какой-то знакомый окликнул ее, и Ли Лань, словно получив пулю, затрепетала всем телом, чуть не повалившись на землю. Бог знает, как она добралась до фабрики, как проработала целый день за станком и сумела вернуться по улицам поселка домой. С тех самых пор она стала совсем тихой и даже дома за закрытыми дверьми, наедине с матерью и сыном, говорила очень мало.

Уже младенцем Бритый Ли ловил на себе косые взгляды. Когда бабка выходила с ним на улицу, кто-нибудь непременно показывал на них пальцем, а некоторые специально прибегали поглазеть на ребенка, словно на заморскую диковину. Они говорили много гадкого: что Бритый Ли — сын того самого, который подглядывал в нужнике, упал в сточную канаву и захлебнулся насмерть… Часто они даже чего-нибудь не договаривали и выходило так, будто это младенец подглядывал в нужнике. Они говорили, что маленький гаденыш — точь-в-точь его отец, вольно или невольно забывая сказать «лицом»; так прямо и говорили «точь-в-точь его отец». От этих слов бабка Ли покрывалась красными пятнами. Она перестала выходить с мальчиком на улицу, а только иногда, взяв его на руки, вставала у окна, чтобы он чуть-чуть позагорал хотя бы через стекло. Когда кто-нибудь из прохожих вытягивал шею и заглядывал в окно, она тут же быстро отходила в сторону. Так и рос этот мальчишка, лишенный солнечного света, день за днем проводя в сумраке комнат. На лице у него не было румянца, какой бывает обычно у маленьких детей, и щеки у него не были такими пухлыми, как у других.

Ли Лань мучилась приступами мигрени, и ее плотно сжатые зубы выводили порой дробь. С тех пор как с позором умер муж, Ли Лань больше ни разу не подняла головы посмотреть в глаза людям и ни разу не закричала. Страшная боль заставляла ее тихонько скрежетать зубами, и лишь во сне она издавала порой слабые стоны. Когда Ли Лань брала сына на руки, то, глядя на его бледное личико и тонкие ручки, начинала плакать. Ей никак недоставало смелости вынести его на яркое солнце.

После года колебаний, одной лунной ночью Ли Лань тихонько вынесла мальчика на улицу. Опустив голову и плотно прижав ее к лицу сына, она быстро шла вдоль стен. Только убедившись, что спереди и сзади не слышно шагов, пошла помедленнее, подняла голову и, овеваемая прохладным и свежим ночным ветром, посмотрела на сверкающий круг луны в темном небе. Ей нравилось стоять на пустом мосту, глядеть, не отрываясь, как посверкивает в лунном свете река и бесконечные волны катят мимо. Когда она подняла голову, деревья у реки стояли под луной тихо-тихо, как спящие, на вытянутых ветвях играл лунный свет, словно то были речные волны. Светлячки летали вокруг, ныряя в ночь и снова вспархивая, падая и взмывая ввысь, как поющий голос.

Тогда, переложив сына на правую руку, Ли Лань левой рукой охватила реку, деревья у реки, луну на небе и танцующих в воздухе светлячков, говоря сыну:

— Это называется река, это называется дерево, это называется луна, это называется светлячок…

Потом она счастливо сказала самой себе:

— Ночь такая сияющая…

С той ночи Бритый Ли, истосковавшийся по солнечному свету, начал купаться в свете лунном. Пока другие дети мирно посапывали в постели, он, как маленькое привидение, появлялся то тут, то там на улицах нашего поселка. Однажды ночью Ли Лань, сама того не заметив, вышла с сыном из поселка через южные ворота. Неохватные поля расстилались под луной, докуда хватало глаз, и она невольно вскрикнула. Ли Лань привыкла к тишине таинственных домов и улиц, освещенных луной, а тут вдруг поняла, что и поле становится под луной таинственным и величественным. Мальчик у нее в объятьях тоже ощутил волнение, выпростав руки, потянулся к этому широкому, словно небосвод, полю и издал тонкий, будто мышиный, писк.