Александр Лапин - Святые грешники

«Я иду в поисках прибежища к Будде.

Я иду в поисках прибежища к дхарме.

Я иду в поисках прибежища к сангхе».

— То есть идем к личности Будды, к его учению. И к монашеской общине? — полуутвердительно-полувопросительно повторяет наш человек.

— Вот-вот! — обрадованно кивает Раджниш на его слова. — Важно идти срединным путем, избегая крайностей. Срединный путь — вот что открыл Будда в тот момент, когда на него сошло просветление.

— Скорее это путь гармонии, чем срединный, — замечает мужичок, показывая знание учения Рерихов.

И пока они так разбираются в тонкостях восточного буддизма, Людка про себя «упрощает» эту их трескотню.

«Все наши беды и страдания от желаний. Уничтожь желания — уйдут страдания! Вот смысл их учения. А что же тогда будет?»

Мысли ее растягиваются, текут. Она только успевает заметить, что… И засыпает под гул двигателя.

Просыпается скоро. Слегка освеженная. И снова слышит все тот же нескончаемый разговор.

— Так главная цель, какая цель у вашего учения? — допытывается наш раскрасневшийся интеллигент.

— Цель тхеравады. Нирвана. Или, по-индийски, мокши. Освобождение от горя и страданий, уход из колеса перерождений в высшие сферы…

«Нирвана! — отстраненно думает Крылова. — Личная нирвана. Вечное блаженство. Уход в пустоту. Значит, те идиоты, которые оторвались от реальности, ничего не соображают, а только улыбаются, и есть достигшие нирваны? То есть не надо жить, не надо строить, преодолевать трудности. Надо просто превратиться в дебила или юродивого. И тогда будет вам счастье? А как же другие люди? Они пусть мучаются дальше? Странный этот подход. Но опять же. Даже если это путь, то сколько тут разного рода условностей, усложнений. Куча книг. Горы разного рода притч и мифов. Для человека, который не родился в этой культуре, очень трудно освоить весь этот массив, этот контент. Да и надо ли это делать? Что, Китай далеко продвинулся с помощью всех этих тысяч ритуалов, поклонов, басен? Пока они не взялись за дело по-западному, так и прозябали в нищете и безвестности. Здесь нужно что-то другое. Какой-то ключ, общий для всех, который бы двинул в духовном плане все человечество. Что-то эффективное. И одновременно простое. Но что? Вот вопрос, достойный своего решения».

Людка даже не хочет признаваться сама себе в том, что в ее подсознании сидит и дразнит, как обезьяна на крыше, мысль о том, что ей как женщине отведена в этом учении роль низшего существа. И что ей даже помыслить нельзя о том, чтобы сравниться с мужчинами.

«Они, значит, могут быть архатами. И боддисатвами, то есть просветленными, которые не уходят в нирвану, а остаются на земле, чтобы помочь другим. А мы не можем быть никем. Не нравится мне такой подход. И точка!»

«Очищение белого слона» — называется эта танка. Крошечный рисунок с философским подтекстом подарил ей ученый лама, с которым она встретилась неделю назад. Ярко написанная в зелено-голубых тонах, она в аллегорической форме показывает все, что происходит с душой человека на пути успокоения и очищения ума. Перерождение ее. Бурятский художник позапрошлого века наглядно рассказал, как ведомый просвещенным ламой «слон», сначала сплошь черный, переходя через «речки» и «мосты», символизирующие определенные состояния духа, шаг за шагом белеет на этом пути. И в конце пути его ждет окончательное просветление. В виде парящего в воздухе Будды.

Тогда из Петербурга ей позвонила подруга Маша Бархатова. И таинственным полушепотом сообщила:

— Людмила! Я, кажется, встретила то, что ты ищешь.

— Что?

— К нам сюда, в Питер, приехал из Бурятии, из Иволгинского дацана ученый лама Дершиев. Очень интересный человек. Он учился в Тибете. Потом был при дворе далай-ламы в Индии. А сейчас из Монголии перебрался сюда, в Россию. Преподает. Лечит людей. Лама очень высокого ранга.

— А что он у вас-то потерял?

— Как что? — удивилась Бархатова. — У нас же тут тоже есть дацан! Храм и монастырь одновременно, — поправилась она.

— Где? — удивилась Людка. — Ты мне никогда не говорила!

— Ты не спрашивала! У нас в районе Старой Деревни с прошлого века стоит буддийский храм. При коммунистах его закрывали. Разрушали. Но он сохранился. И с начала девяностых снова функционирует. Там есть несколько монахов, живущих при храме. Идут службы. Жизнь кипит. Мы с ними тоже сотрудничаем. Они нам помогали при создании одного важного экспоната. В экспозиции, посвященной буддизму.

Людке стало интересно. Но она еще не понимала, нужно ли ей это. Ведь она столько путешествовала по миру, столько прочитала книг о духовном росте и совершенствовании! И честно говоря, сильно разочаровалась. Потому что в этой круговерти, связанной с индуизмом, конфуцианством, буддизмом, другими культами и технологиями, у нее голова идет кругом. А главное — не хватает чего-то. Какого-то ключа. Пути. Получается по пословице: «сколько ни говори “халва, халва” — слаще не становится». Сколько ни пой гимнов богам, ни приноси жертвоприношений, цветов, денег — душа не успокаивается.

В итоге она приехала. И на вокзале сошла с поезда под названием «Сапсан». Тут ее встретила дорогая подруга. И повезла на такси. Сразу в дацан.

По пути объяснила, что полное название храма — Гунзэчойнэй дацан, что в переводе значит «Источник святого учения Будды, сострадающего всем живым существам».

Храм и вправду оказался интересным. Стоял он на набережной. И сначала показался Людмиле похожим на большой комод с резьбой.

Бархатова объяснила ей архитектурные особенности.

— Само здание на берегу символизирует сидящего Будду. Колонны перед входом, — втолковывала она Крыловой, — это четыре благородные истины.

«Ну, истины так истины». Людка была настроена скептически.

Они покрутили маленькие барабаны у входа. И проскользнули через прихожую в главный зал. Его стены были расписаны разноцветными картинами. На возвышении в центре была статуя сидящего Будды, одетого в коричневое монашеское одеяние. Слева от нее еще одна, но стоячая статуя. Блестящая, как золото.

— Это изображен основатель учения тибетского ламаизма, — не замедлила сообщить Бархатова.

Но Людка больше интересовалась самим действом, которое происходило у нее перед глазами.

Бритые монахи — молодые и старые, а один еще и в желтой шапке с гребнем на голове («Как каска у древнегреческого воина», — подумала Крылова) — держали перед собой свитки и дружно пели какой-то гимн. Время от времени один из них резко и как будто в диссонанс задушевному пению бил в литавры.

В храме было сумрачно. И таинственно. Пахло чем-то странно, мистически.

Прошло время. В какой-то момент солнце неожиданно показалось из-за туч. И засветило прямо в круглое окно дацана. Свет его попал на статую сидящего Будды с нимбом за головой. И статуя засияла, засверкала всеми яркими красками и цветами.