Цви Прейгерзон - Бремя имени

Совершать его должен был моэль [90] Моэль (мохел) — лицо, совершающее обряд обрезания. Шифман, благообразный старик лет восьмидесяти. Сей знаток обычаев стоял в белоснежном халате и держал в руках инструмент. Наконец сандак [91] Сандак — еврейский аналог крестного отца. , уже сидевший на стуле, взял ребенка на руки. И моэль приступил к делу. А поскольку старик был весьма искушен в этом, то, не успели мы и глазом моргнуть, как ребенок оказался в стане праотца нашего Авраама. Моэлю помогали два помощника — один лет шестидесяти, тощий, как тот инжир, которым питался paf6u Цадок . [92] Тощий, как тот инжир, которым питался рабби Цадок — выражение, обозначающее «кожа да кости». Другой — «обер шамес» московской синагоги, полный и грузный, державший в руках молитвенник для канторов и, точно суфлер в театре, то и дело заглядывавший в него. Моэль неожиданно приятным голосом пропел молитву, закончив ее следующим образом: «И назовут его во Израиле Хаим-Нафтали-Цви-Гирш!»

Итак, официальная часть церемонии закончилась, моэль скинул халат, и его пригласили к столу. И вот внесли фаршированную рыбу — гости одобрительно загудели, застучали столовые приборы, подняли тост за маленького Хаима-Нафтали…

Я сидел рядом с Соломоном. Мой взгляд упал на метрику — он держал ее в руке, и в ней отчетливо было записано имя ребенка: «Григорий». Перехватив мой удивленный взгляд, Соломон с виноватым видом тихо проговорил:

— Что же мне делать? Мы ведь не там живем! Тут у нас самого Македонского называли бы Александром Филиппычем, да и праотца нашего, — не рядом с ним будь помянут — Авраамом Тераховичем…

Мы подняли второй бокал — за родителей ребенка. Молодая мать, во здравие которой мы пили, находилась в соседней комнате, где кормила и убаюкивала орущего младенца. Наверное, каждый из присутствовавших, ухмыляясь, думал про себя: «Ничего, брат, покричи, я тоже, как и ты, орал в свое время!»

Моэль сидел во главе стола, а по обе стороны от него важно восседали его «стражи». Рыба была, действительно, хороша, надо было видеть, с каким усердием воздавала ей должное эта благочестивая троица. Один из них, причмокивая от удовольствия, восхищался: «Ну, не рыба, а лейкех медовый!»

Вскоре кто-то из гостей затянул трогательный еврейский напев, его подхватили Шифман с помощниками, и полилась хасидская песня о Старом ребе из Ляд [93] См. прим. 11. , о том самом, которого еще при Наполеоне похоронили неподалеку от Полтавы. Я был там, в Гадяче, стоял у знаменитой могилы на еврейском кладбище, что на берегу реки Псёл… Но это, извините, уже другой сипур, то бишь, история…

А застолье шумело и, конечно, громче всех радовался наш друг Соломон. Ах, что тут говорить, когда каждому из нас было тогда тридцать с небольшим!..

Гости стали подниматься из-за стола, и начались танцы. Вскоре танцевали уже все, и надо было видеть, с каким усердием отплясывал наш герой, Соломон Ефимович. А почему бы и нет? Он с честью исполнил свой долг, остался верен религиозной заповеди и решил мучительную проблему с именем для своего сына. Отныне мальчика в Израиле будут звать Хаим-Нафтали-Цви-Гирш, ну а что там, в паспорте — это для бумажки!

И вдруг Соломон вспомнил, что ведь у евреев принято было добавлять к основному имени «Алтер», как залог здоровья и долголетия. Соломон вывел моэля из круга танцующих и попросил его прибавить к ряду имен еще одно. Шифман кротко вскинул на него свои многое повидавшие глаза. Чего только он не претерпел за свою долгую жизнь на этой земле: родился и был обрезан, сосал грудь еврейской матери, приближался к пониманию Торы, а также был резником, смотрителем кашрута [94] Кашрут — состояние пригодности одежды, пищи и предметов культа к употреблению согласно еврейским религиозным предписаниям. , занимался делами общины… И вот, многое познавший на своем нелегком веку, он глядит на молодых, только вступающих в жизнь своих соплеменников…

Я и теперь вижу пред собой глаза старого моэля…

1945

огда-то еврейские мудрецы решили, что если десять мужчин, которые составляют миньян, молятся вместе, то эта молитва коллективная. Если же молящихся меньше, тогда это уже индивидуальная молитва, и она не имеет той силы и значения, как при миньяне. Но наши власти постановили: для создания синагоги должно быть не десять, а двадцать человек! Конечно, у властей свой резон: «наверху» решили, что каждый молитвенный дом должен иметь определенный минимум прихожан. И это коснулось не только нашей, иудейской, но и других религий. Закон же, понятное дело, необходимо уважать!

А теперь послушайте, как мы организовали «двадцатку» в нашем городе.

Начну с того, что в этом городе на Украине имеется все, что хотите. Заводы и фабрики, учебные заведения, целых три театра, кинозалы и музеи, клубы, дома культуры… Мало? Пожалуйста, — конторы, предприятия, магазины, рестораны, киоски, стадион, парки, широкая река с прогулочными катерами… Ну что еще? Как видите, здесь есть все, кроме… Я вам скажу, чего у нас нет, — в нашем городе нет евреев! Да, в городе все есть, а вот евреев нет! «Как же так?» — спросите вы и усмехнетесь. А так: по статистике у нас здесь гуляют около тысячи человек с соответствующей записью в пятой графе, и вы, конечно, сразу подловите меня на этом. Ваша правда, да только не вся: потому что эти, с позволения сказать евреи, уж и не помнят, что они евреи. Я же имею в виду настоящих евреев, тех, которые никогда не забывали о своем союзе с Богом. И не делайте удивленных глаз, это говорю вам я, Ицхак Меир, сын Баруха Кацмана!

Но чтобы многое в моем рассказе стало вам понятней, скажу, что недавно я стал пенсионером. Стоит ли говорить, каково это было для меня! Судите сами: всю жизнь просидеть на одном месте, протереть штаны до дыр, исписать горы бухгалтерских бумаг… И когда ты уже сделался наконец большим знатоком в этом деле и успел нажить геморрой, тебе вдруг говорят:

— Все, старик, пришло твое время, спасибо тебе, ты славно потрудился, а теперь отдыхай да гуляй!

И ты начинаешь сходить с ума от безделья, а время становится твоим самым злейшим врагом! Нет никаких сил выносить эту муку, тебе так плохо, что кажется, — ты сейчас умрешь! И вдруг… внезапно явилось избавление!

Как вы уже поняли, в нашем городе не было синагоги. Однажды мне пришла в голову замечательная мысль — а что, если нам тут организовать миньян? В самом деле, можно ли было равнодушно смотреть, как исчезает наш древний народ? Ведь никто из молодых уже давно не знает ни иврита, ни идиша, а о Торе или Раши [95] Раши — крупнейший средневековый комментатор Талмуда и Библии; духовный вождь еврейства Северной Франции. они и подавно не слыхивали! Что они знают о религиозных праздниках, о важных датах и обычаях наших предков? Всюду только и слышишь, что еще один еврейский парень берет в жены гойку, между тем как наши еврейские девушки сохнут в ожидании женихов!..