Калле Каспер - Буриданы [журнальный вариант]

— Папа, а Тарту еще далеко?

— Почему далеко, это и есть Тарту.

Разочарованно, чтобы не сказать, испуганно, София посмотрела на Германа, но брат сидел с обычным равнодушно-надменным видом.

— Мы думали, что Тарту — город, а оказывается — это деревня, — шепнула София ему на ухо.

Вдруг она вспомнила.

— Папа, а где университет?

— Скоро увидишь, мы будем жить недалеко от него, в гостинице «Бельвью».

Название гостиницы немного успокоило Софию, оно казалось таким знакомым, французским, даже мать навострила уши.

— В «Бельвью»? — спросила она, словно не веря своим ушам.

— Да, в «Бельвью», я знаю его хозяина, Кудрявцева, я и раньше останавливался у него, — объяснил отец, но что-то в его голосе заставило Софию заподозрить, что это вовсе не такое «Бельвью», на которое надеялась мать, и ее настроение снова упало.

— Ратушная площадь, — объявил отец.

Герман бросил изучающий взгляд на четырехугольную, словно вытянутую площадь, окаймленную низкими двух- и трехэтажными каменными домами. Нет, деревней это все же не назовешь, архитектура в чем-то даже напоминала московскую — и все-таки это была не Москва, уже по масштабу. В Москве все было больше, дома выше, улицы шире и площади просторнее, ему даже казалось, что если чуточку уменьшить расстояния между домами, то весь Тарту поместится на Красной площади. Словно макет города, подумал он. В дальнем углу площади он заметил множество крошечных деревянных лачуг, на одной из них висела вывеска «Книги», а на другой, рядом, «Беккер. Семена».

— Папа, сюда переселился кто-то из наших берлинских родственников! — попытался он пошутить.

— Это не родственник, а конкурент, — ответил отец мрачно.

Трясясь и грохоча, дрожки свернули на маленький каменный мост, посередине которого стояли две триумфальные арки, как раз такой высоты, что лошадь могла проехать, не задев их гривой.

— Их велела воздвигнуть Екатерина, арки поставлены в ее честь, — объяснил отец.

Екатерина, наверное, была весьма скупа, подумал Герман, Петр Первый уж точно построил бы более мощный мост, такой, с которого открывался бы вид на большое-большое расстояние, возможно, до самого устья реки, — да, а где же пароходы, о которых столь уважительно писали Брокгауз и Эфрон? Он видел только низкие барки, стоявшие впритык друг к другу у обоих берегов.

— Папа, это и есть река Эмбах? — спросила София.

— Да, по-эстонски — Эмайыги. Кто может сказать, что это значит?

Виктория опередила всех — слово «эма» они знали уже раньше, а в Ямбурге, от нечего делать, отец научил их еще немалому количеству эстонских слов.

— Папа, а что от чего происходит, Эмбах от «эма» или наоборот? — спросил Эрвин.

Но этого не знали ни отец ни мать. Надо купить толковый словарь эстонского языка и посмотреть, подумал Герман, когда он не знал какого-то русского слова, то всегда искал помощи у Даля. Он поделился своей идеей с другими, София сразу одобрила ее, но мама только усмехнулась и посмотрела в сторону отца, который сидел молча, словно и не услышал слов сына. Только когда Герман, подбодренный поддержкой сестры, настойчиво переспросил: «Ну что, папа, купим?», он буркнул, что не уверен, существует ли подобный словарь вообще. Это что еще за язык, у которого нет даже словаря, подумал Герман с ужасом и хотел уже шепнуть об этом Софии, как дрожки остановились, и так резко, что все ездоки свалились в кучу и еще долго, смеясь, выбирались друг из-под друга — приехали.

Гостиница находилась сразу за мостом, и в ней было целых три этажа, а если посчитать и цокольный, с магазинчиками, то даже четыре. Построено это здание было из камня, что Герману понравилось, он терпеть не мог деревянных, не считая их настоящими домами. Сойдя с дрожек, они вошли в узенький вестибюль. Там никого не было, и отец крикнул по-домашнему: «Але, але, Кудрявцев, где ты?» Откуда-то из задней части дома появился «Кудрявцев», низкорослый старичок с острыми чертами лица, поздоровался с отцом весьма почтительно, и они стали что-то обсуждать по-эстонски. А что, этот Кудрявцев по-русски не говорит? — подумал Герман немного возмущенно или даже сердито, он очень хотел бы, чтобы хоть кто-то поговорил с отцом на понятном и ему языке, в Ямбурге все беседы тоже велись по-эстонски. Но «Кудрявцев», кстати, и не был похож на русского, скорее, он напоминал отца, такой же кряжистый. Наконец отец обратился к маме и сказал, что да, комнаты есть, и можно снять даже несколько, чтобы не тесниться. Мама согласилась, и отец стал снова что-то обсуждать с хозяином. Кончилось все тем, что хозяин снял с доски за своей спиной три ключа и подал отцу.

— Добро пожаловать в Эстонию, мадам, — сказал он маме по-русски с очень сильным акцентом.

Когда они поднимались по лестнице, мать спросила у отца именно о том, что удивило и Германа, — почему «Кудрявцев» так плохо говорит по-русски? Отец объяснил, что это был уже не Кудрявцев, а новый хозяин, эстонец, но это ничего, он с ним неплохо сторговался — три комнаты за цену двух.

— Раньше эта гостиница была полна народу, из Петербурга, Москвы, Риги, но теперь, кажется, все стихло, хозяин тоже жаловался, что деловая жизнь увяла…

Комнаты оказались на первом этаже, что Германа чрезвычайно обрадовало, лестницы были для него наказанием. Им с Эрвином досталась неописуемая роскошь, одна комната на двоих, чего у них не было со времен Долгоруковской. Когда чемоданы были доставлены, отец вышел погулять, чтобы «ознакомиться с положением», мама же решила пойти на рынок и позвала Германа и Софию с собой. Дождь перестал, солнце светило вовсю, но все еще было холодно.

Рынок оказался невдалеке, можно даже сказать, совсем близко, перейти мост и сразу свернуть налево — в Москве за это время не успеешь даже в булочную сбегать. Когда они подошли к лавкам, с мамой случилось что-то странное, она задрожала и уцепилась за Германа, чтобы не потерять равновесия.

— Мама, что с тобой, голова кружится? — спросил Герман с испугом.

— Нет, все в порядке, просто я не помню, когда в последний раз видела столько еды.

Товара на рынке было действительно много, и самого разного, крупный картофель, длинная толстая морковь, огромные кочаны капусты, темная овальная свекла и плоская светлая брюква. Деревенские женщины в платках предлагали наперебой молоко и масло и демонстрировали, как ложка стоймя стоит в сметане. Особенно Герману понравились сыры, они были круглые, покрытые толстым слоем воска и распространяли аппетитный запах. На крюках висели туши животных, в ящиках судорожно разевали рты рыбы. Только фруктов было мало, лишь маленькие, кислые на вид яблоки и зеленоватые сливы.

Когда они обошли весь рынок, мама остановилась в недоумении.