Калле Каспер - Буриданы [журнальный вариант]

— Отец обещал повести нас сегодня в ресторан обедать, но что будем делать дальше? Как ты думаешь, София, может, купим половину свиньи и засолим?

— Зачем? Лучше будем каждый день покупать свежее мясо!

— А если оно закончится?

— Почему оно должно закончиться?

— Да, наверное, я боюсь зря. Но вы не представляете себе, дети, что это такое, каждое утро просыпаться с одной только мыслью — чем вас сегодня накормить…

Мама решила купить на ужин «вкусненького», чтобы отметить «начало новой жизни», и спросила, кто чего хочет. Ни у Германа, ни у Софии не было никаких желаний, но мама все настаивала, и наконец София упомянула вареную колбасу, а Герман сыр. Сам процесс обзаведения продуктами шел с большим трудом, потому что деревенские женщины не знали русского, только когда мама догадалась перейти на немецкий, дело сдвинулось. Мама пыталась и торговаться, но безрезультатно.

— Смешной рынок, — сказала она на обратном пути, — никто не хочет сбавить цену.

Они были уже на мосту, когда впереди послышались свистки, крики и выстрелы. Мама заторопилась и стала подгонять их, что Герману совсем не понравилось. Когда они дошли до конца моста, оказалось, что дальше проход закрыт — на дороге стоял полицейский и никого не пропускал.

— У меня там дети! — стала возмущаться мама, но полицейский и бровью не повел, только бросил что-то сердито, может, и вовсе не понял, что она говорит.

Чуть поотдаль стояли еще двое полицейских, за ними еще двое, и Герман понял, что квартал окружен. Им пришлось прождать минут десять, только после того, как полицейские вывели из соседнего дома двоих мужчин в наручниках, а затем вынесли оттуда же на носилках что-то, с головой накрытое простыней, видимо, труп, они уехали и движение возобновилось.

— Что у вас происходит, не революция, надеюсь? — спросила мать у хозяина, когда они добрались до гостиницы.

— Не революция, а ее полное подавление, — стал объяснять на плохом русском хозяин, — наши большевики летом поднимать мятеж, бастовать, но наше правительство крепкий, не поддает, предводителей под суд и пулю в грудинку, остальные шиворот-навыворот и опля! по ту сторону Чудское озеро, к таким, как они сами, сейчас идет охота на последних буянов.

Хозяин рассказывал обо всем с каким-то особенным удовольствием, и Герман почувствовал, как в нем просыпается чувство протеста. Он хотел возмутиться, но не осмелился — мать стояла рядом. Но на лестнице он уже не сдержался:

— Людей убивают, а он радуется…

И сразу получил от мамы выговор:

— Герман, ты еще молод, чтобы критиковать тех, кто постарше!

София промолчала, но послала брату одобрительный взгляд.

Эрвин, как и перед их уходом, сидел на подоконнике.

— В соседнем доме нашли подпольную типографию, — сообщил он Герману, как только тот закрыл за собой дверь. — Отец угодил прямехонько в центр событий, одна пуля пролетела в десяти сантиметрах от него, он слышал ее свист. Кстати, у меня интересные новости — мы так и останемся жить в гостинице. В отличие от коммивояжеров, оптантов столько, что все более-менее годные для жизни квартиры давно арендованы. Отец договорился с хозяином, что мы получим еще одну комнату и сделаем из нее кухню. Не правда ли, Герман, наш отец — в деловом смысле гений?

Герману ничего не осталось, как согласиться с этим суждением.

— Ах да, сейчас начнется собрание, на котором будет принято окончательное решение, в какую школу кто из нас пойдет. Папа только ждал, когда мама вернется…

— Я очень надеюсь, что им не придет в голову отдать нас в эстонскую школу. Я уж точно не хочу учить географию и историю на чужом языке.

— Этот вопрос, похоже, уже решен в благоприятную для нас сторону, выбирать будут только между немецкой и русской школами. В целом, как будто верх берет немецкая, ходят слухи, что там лучше уровень преподавания. Но поскольку в этом бывшем уездном городе целых четыре школы с немецким языком обучения, две для девочек, одно реальное училище для мальчиков и одна гимназия, все, разумеется, платные, то между ними возникнет жестокая конкуренция за папины деньги.

И Эрвин снова уставился в окно.

***

Столько лесов София никогда в жизни не видела, ей постоянно хотелось остановиться, полюбоваться стройной сосной или золотистой березой, маленькой елкой, которую так здорово было бы принести в комнату на Рождество, или ее огромной родственницей, раскинувшей ветви над самой землей, так низко, что под ней уже никаких растений, кроме мха, не вмещалось, но отец не давал ей на это времени, ровно, как машина, он шел вперед по извилистой тропинке, без колебаний выбирая то или другое ее ответвление и замедляя шаг только для того, чтобы обратить внимание Софии на опасный сук или помочь ей перепрыгнуть через лужу. Энергичным и решительным отец был, конечно, всегда, но здесь, в лесу, его уверенность обрела особые черты. Так с Софией было в Москве, где она могла вслепую дойти от дома до Триумфальной площади, и вся разница была лишь в том, что отец вернулся туда, где ребенком знал каждое дерево, она же уже никогда не попадет в Москву…

От этой мысли Софии стало так грустно, что какое-то время она вообще не обращала внимания на то, куда они идут, но затем впереди посветлело, и когда последние деревья остались за спиной, открылся идиллический вид, такой, какой она раньше видела только на открытках: обширная поляна, и у дальнего ее края маленький домик, почти «теремок», но все же не совсем, без высокого крыльца и аляповатого петуха на крыше, простое приземистое бревенчатое строение, из трубы которого в небо поднималась, как часто пишут в книгах, «веселая струйка дыма». Действительно, писатели были недалеки от истины — в том, как дым поднимался все выше и выше, в самом деле было нечто оптимистичное, Софии даже казалось, что она слышит, как потрескивают горящие поленья, словно говоря: «Дуй, дуй, холодный ветер, мы тебя не боимся!» Рядом с избой виднелся небольшой фруктовый сад, наверное, яблони, что же еще, подумала София — она уже привыкла к местным яблокам, они были, правда, более кислые, чем в Крыму, но все равно сочные, а немного поодаль, на лугу, звенели цепями раз, два, три, четыре рыжие коровы и блеяли… сколько именно овец, сосчитать было трудно, поскольку они перемещались и перемешивались, но десяток точно. Домашних животных София видела и раньше, не только из окна вагона, но и вблизи, у соседей по даче, Павловых, но там их жизнь была заметно печальнее, хлев узкий, пастбище далеко, здесь же создавалось впечатление, что именно коровы и овцы — хозяева этой местности.

Но с кем общаются люди, которые тут живут? — подумала она.

Потом залаяла собака, и ее голос в этой нерушимой тишине звучал так устрашающе, что София даже испугалась. Она посмотрела на отца — что он предпримет, но отец только усмехнулся, и Софии сразу стало неловко — как можно бояться маленького неразумного существа, которое, к тому же, как она увидела, подойдя ближе, было старое и встрепанное.