Леонид Жуков - Злая фортуна

— Бетховен советовал остерегаться всего сословия женщин, а я советую остерегаться всего сословия врачей!

— Тогда зачем вы сюда приехали?

— По глупости. Какая-то дура посоветовала грязи, а они ничего не дают, кроме грязи.

— Скоро выскажетесь, у вас всё?

— Самая туманная отрасль на свете — это медицина. То, в чем нам отказано понимать, в невежественном обществе принимается за табу. Невежество вообще опасная вещь…

— Вы это выучили наизусть? Долго собирали материал?

— Не смейтесь, когда-нибудь будете вспоминать мои слова.

— А вот я буду учиться на врача, назло вам!

В гневе она была еще прекраснее. Вскоре гнев ее сменился на милость, и она взялась утешать его и заставляла поверить в медицину, покровительственным тоном стала изобретать пути, как помочь ему, но так и не могла ничего придумать.

Незаметно доехали до Кисловодска. Нужно было расставаться.

— Вам в какую сторону? — питая последнюю надежду побыть с ней еще немного, спросил он.

— Мне в противоположную. Ваша грязелечебница по ту сторону, садитесь на автобус.

Евгений ничего не соображал, не слышал, что она говорила, кровь прилила к голове от сознания того, что она ускользает от него. Он успел только переспросить, на какой автобус ему садиться, и не слышал, что она ему ответила, — в голове били молоты, и он потерял ее, как монету, провалившуюся в щель. Был густой туман. Она уже гордо стояла в толпе на остановке, белела своим пальто и была далекой и чужой. Он поплелся от нее, как преданная собака, которую гонят.

Имел ли он право попросить у нее свидания? Это было бы нелепостью, неоправданной дерзостью, начисто лишенной изысканности, а потому отнимающей у него власть делать это. Он был воспитан в аристократической утонченности оценки поступков, даже в самопожертвовании, и вел себя как умирающий солдат, терял ее твердо и мужественно, обреченный на полную безнадежность встретить ее где-либо.

К вечеру, ложась в постель, он не мог уснуть, в горячечном бдении рассуждая: удастся ли ему теперь встретить ее на вокзале? И вот он тешил себя тем, что нужно искать встречи в том же поезде, на котором он будет теперь ездить в Кисловодск. Так он надеялся, что увидит ее завтра.

Для этого он пришел к поезду раньше и пропустил несколько лишних, вглядываясь в прохожих: не мелькнет ли где ее белое пальто? Один за другим подъезжали поезда из Кисловодска, шумно высыпали на перрон разноликие черти в серых одеждах, но белого пальто, плывущего в царской походке, не появлялось…

В отчаянии уехав в свой Кисловодск, он не терял надежды встретить ее с обратным поездом. Но и это не помогало. Мир был пуст без нее. Он испытывал какой-то солнечный удар, не зная, что делать, и вместо того, чтобы идти домой, уходил бродить по окрестностям, думая о ней. Жизнь теперь представилась ему в новом свете, стала похожей на сплошной праздник. Чувства его разыгрались, он совсем потерял голову и, все больше и больше предаваясь жажде любви, не заботился о том, добьется ли взаимности, и ликовал как прозревший слепой, увидевший небо и солнце.

Он слышал ее голос и видел ее большие синие глаза, в которые вмещался весь мир. Испытывая порыв любви, он неустанно обследовал все подъемы на Машук и поражался могучим глыбам мергеля, из которых складывались горы, устрашающе громоздившимся друг на друга отвесными пластами. Дул теплый ветер в лицо, он поднимался по ступеням, высеченным в горе, и неожиданно оказывался на недосягаемой высоте, увязывая это с божеством счастья. И это счастье казалось ему свершением долгожданного наступления того, для чего он жил втайне и терпеливо ждал этого дня.

Больше всего юному Вертеру полюбился Провал, напоминающий красивую декорацию в театре. Если придерживаться взгляда старых ученых, то это потухший кратер на отлогом спуске с Машука. Глубина кратера семнадцать метров, на дне его причудливое голубое озеро, излучающее нежный бирюзовый свет. Озеро незначительное, величиной с тарелку, зато светлые острые камни, составляющие стены воронки, своей суровой живописью заставляют цепенеть сердце и испытывать свое ничтожество перед величием природы. От озера поднимается пар, в каменном гроте могильный холод и мертвая тишина, нарушаемая резким воркованием голубей, в котором только здесь проявляется первозданная сущность грехопадения. Чтобы получить доступ к озеру, решили пробить тоннель у подножия горы, так что весь Провал с озером обозревается в большое отверстие, служащее входом, сооруженным еще в ермоловские времена. Выход к озеру огорожен чугунной решеткой, спасающей от несчастных случаев. Сказано, что в озере раньше купались, находя его воду целебной.

Все курортные города славятся приманками, такими, как рынок, дендрарий и порой картинная галерея. В этом отношении Пятигорск занимает первое место: там музей Лермонтова. Имя поэта волновало Евгения и высекало из его души священный огонь. Любовь к незнакомке переплелась в его сердце с поэтическим взрывом. Повод отпраздновать посещение обители поэта вылился в вихре нахлынувших чувств.

Там он поразился живости его белой фуражки, предназначенной для головы с «образованным умом», и новизне зеленого сукна его сюртука, подбитого красной отделкой и украшенного армейскими эполетами. Этот сюртук висел на крючке, как и фуражка, над убогой кроватью из почерневшего железа — ложем таинственного вольнодумца, нетерпимого в обществе.

Со слезами на глазах простоял Евгений у этой кровати, накрытой, как гроб, лиловым покрывалом. Ему хотелось разделить свое чувство с той, которой не было рядом. Каким блаженством рисовалось ему приобщение к живому Лермонтову: причаститься взглядом к его широкому лбу, выраженному той редкой породой, какая встречается у людей одаренных, лбу, отмеченному сладкой аномалией, говорящей о том, что он принадлежит к выродкам.

Таков его точный портрет, сделанный почти с натуры скульптором Козловым в форме горельефа, вделанного в круглый проем памятника на месте дуэли у подножия Машука, где выбита надпись: «Здесь погиб великий русский поэт на дуэли с Мартыновым. Условия дуэли были жестокими. Вместо традиционных двадцати пяти шагов отмерили пятнадцать. Лермонтову досталось стрелять первому. Он выстрелил в воздух. Мартынов не ответил тем же, он долго целился в безоружного. Грянул выстрел. Лермонтов упал как подкошенный. Пуля пробила ему грудь, несчастный захлебнулся кровью и пролежал один в лесу без помощи в обществе молодого корнета».

Как умирал этот несчастный? Слетел ли ангел смерти к изголовью этого самоубийцы, заслышав предсмертной муки приближенье в ноющей груди?

Сокрушаясь потерей милого ему гения, Евгений нес на сердце терновый венок. Самопожертвование благородного безумца назойливо напоминало кротость господню и внушало присутствие в пятигорской атмосфере его души, отвергнутой ангелом, словно она и не улетала отсюда и поселилась здесь навеки.