Владислав Леонов - Мальчишка в сбитом самолете

Юхан тихонько толкнул меня локтем, и мы подались было к порогу, но жена Пирогова приказала нам раздеваться, умываться и садиться к столу.

Галинка захлопала в ладоши, потом опять схватила меня за руку, хитренько смотрит снизу вверх:

— К столу, к столу! Ведите меня к креслу, молодой, красивый. Будьте моим кавалером, помогите даме снять соболью шубу.

Вешаю ее потрепанное пальтишко. Ну, спасибо тебе, Снежная Королева. Будет ребятам в казарме потеха! Вон и Рассохины губы разъехались, даже серьезный Юхан незаметно ухмыльнулся. Топчемся у порога. Женщина сует в руку Пирогова бутылку портвейна:

— Открывай! С приездом.

Тот как-то неловко откупорил вино.

— Наливай, чего ты? Чего им сделается, таким молодцам?

Я вежливо отказываюсь, говорю, что у меня язва и плоскостопие, а парни тоже страдают несварением и недержанием, так что благодарим покорно и спешим в парк, чтобы поставить технику на место.

— Нехай уходят, — обиженно сказала Галинка. — Я сама к нему в гости приду.

— Приходи, приходи! — засмеялся Рассоха. — Только шляпу новую надень. С пером.

— Да вас всех! — рассердилась девчонка. — Мам, дай им хоть сала и хлеба.

Сала и хлеба хватило на все отделение. Рассоха лопал за троих, нахваливал и на вопросы солдат, откуда богатство, отвечал таинственно, на меня кивая: «Одна подруга подарила». Ребята поталкивали меня плечом, а я вспоминал, как Галинка на прощанье пожала мне руку. Ладонь ее была ледяной, от этого у меня самого мороз пробежал по спине. Из тепла в холод приехала, бедная.

Желтая луна. По ней проползают лохматые тучи. По снегу, от казарм к уборной, черная дорожка. На штурмовой полосе четко вырисовывается стена, через нее перемахивают иль карабкаются, стуча сапогами, солдатики. Из всех казарм, подпоясываясь на ходу, бегут к парку солдаты. Тревога!

Мчимся и мы с ребятами. Мимо штурмовой полосы, мимо единственного светлого окошка КПП. Бежит всё кругом. Водители с ведрами горячей воды, с аккумуляторами. Огневики летят к своим пушкам. Бежит дежурный по парку. Первые заведенные тягачи своим холодным ревом глушат все звуки.

Время то птицей рвется из рук, и тогда срывается ключ с клемм аккумулятора, замыкая их; искры брызжут в глаза. То минуты словно зависают над миром, и кажется, целую вечность возимся мы возле своих застывших машин.

Наконец колонна вытягивается на дороге. Гляжу на часы: с момента объявления тревоги прошло всего-то несколько минут! Не зря нас гоняли товарищи командиры. И хоть мы с Рассохой путались в своих ватниках, а Сарай с Борщом впопыхах пихали две ноги в один сапог, в парк мои тягачисты прибежали не последними. Завели чих-пыхи вовремя, прицепили пушки раньше срока, и есть еще минутка, чтобы уложить в кабине вещмешок, закрепить в гнезде автомат.

Мой тягач запасной, поэтому под тентом в кузове нет орудийного расчета, а в кабине не сидит его командир Петя-шахтер. Там — аккумуляторы, лопаты, бочка солярки и всякая другая походная нужность. Заплясал впереди огонек фонарика. Поехали!

Тени деревьев перерезали голубую дорогу. Ровно, дремотно, без напряга урчит мотор. В кабине тепло и темно, только желто светятся приборы. Передо мной красные огоньки рассохинского тягача и белый кружок на ствольном чехле его пушки. Не влететь бы в этот кружок! Осторожно! Колонна движется с хорошей скоростью, фары прикрыты наполовину маскировочными щитками, и свет падает только под гусеницы тягача.

Огневые. С ходу разворачиваемся. Мелькает впереди огонек карманного фонарика. Повинуясь его сигналам, подаю тяжелую машину назад, в укрытие, сползаю в пологий овражек. Не было бы овражка, пришлось бы закапывать тягач в землю, а она тут неподатлива, камениста. Юхан однажды рассказывал местную легенду, как Бог сотворял Землю. Лучшие кусочки расхватали, а эстонцы пиво пили, вот и прозевали, достались им камни да болота. Сейчас его и Рассохин тягачи стоят рядом с моим. Рассветает, сереет небо.

Огневики уже в момент отцепили пушки, выволокли из кузовов свое имущество. Слышно, как на батарее радист кричит в трубку, принимает первые команды с наблюдательного пункта. Их негромко повторяет Пирогов. Потом молчание, долгое ожидание.

Первый мощный выстрел грянул неожиданно, по ушам! Пригнулся, чуть не упал носом в снег. С чем сравнить его? Ну, будто сидите в огромной железной бочке, а по ней молотом — бам-м-м! По снегу, по кустам метнулись огненные всполохи. С шуршаньем понесся к невидимой цели первый снаряд. Секунда, другая, третья… Еле слышное эхо разрыва. Представляю, как за несколько километров от огневой, в квадрате, намеченном комбатом, с ревом взлетел в небо черно-желтый столб. Брызнули осколки, далеко, за сотни метров. И долго падает с неба тяжелая мерзлая земля.

— Сколько сапог улетело, — бормочет Рассоха.

— Какие сапоги? — не понял Юхан.

— Да говорят, один наш выстрел подороже сапог стоит. Новеньких. Так на сколько же одна ракета потянет? Никак нам мазать нельзя, — рассуждает парень.

Слышно, как на огневой радист передает поправки. Потом, после нескольких тягучих секунд, снова ахнул выстрел. В ушах зазвенело. Но это уже не так страшно, как в первый раз, — попривык.

— Нужно, чтоб ни одного снаряда мимо, — бормочет Рассоха. — Жалко, когда мимо. Люди стараются, металл льют, снаряды точат, а мы — бух, и в молоко. Жалко.

К утру удалось мне придремнуть в кабине. Открыл глаза — солнце. Вылез на крыло и замер пораженный. Мир разделен линией дальнего леса на две неравные части. Верхняя — огромное небо, чуть синенькое в зените и подернутое белым дрожащим туманом на горизонте. Другая, меньшая часть сжалась, силясь уйти под снег, спрятаться от мороза. Столбы, нахлобучив белые шапки, шагают по целине, прямиком, отбрасывая короткие, резкие тени.

Вдали, на бугре, деревушка. Видны только серые заиндевелые крыши, над которыми стоят неподвижные ватные дымки. Солнце — ярко-белое, холодное. И не снег идет, а сверкают тонкие иголочки-льдинки, словно небо роняет их, вздрагивая в ознобе. Тишина необыкновенная, будто все звуки застыли на морозе.

Перевожу взгляд на ближние предметы и просыпаюсь окончательно. Безжалостно кромсая картину зимнего утра, задрали свои стволины обросшие инеем пушки. Снег вокруг истоптан и покрыт копотью. Из окопов выбираются солдаты. От орудия к орудию ходит Пирогов, такой маленький и такой важный. А вдали покачивается, дымится, едет «подруга дней моих суровых» — полевая кухня. Только тут чувствую, как хочу есть.

У своего тягача приплясывает Рассоха:

Мои ребята смеются, гремят котелками. У них своих частушек полно, только не каждую можно орать на всю казарму. Пропоют на ухо Юхану, тот головой покрутит: «Дайте слова списать». — «Пиши, — говорит ефрейтор Борщ. — А коли приедешь до нас в Садгору, мы тебе еще наспеваем».