Владислав Леонов - Мальчишка в сбитом самолете

— Помните, товарищи бойцы, вам доверяют новую, сложную технику.

И посмотрел на меня.

— Все будет в порядке, товарищ старший лейтенант. Технику привезем и к Галинке сгоняем.

— Нет-нет! — испугался Пирогов. — Прежде всего — служба. Меня танкисты обещают подбросить, а вы уж свое дело делайте.

— Товарищ старший лейтенант, вы уж там, пожалуйста, привет от нас передайте, — попросил Рассоха.

— Одной сестричке! — хохотнули парни. — Элипсу!

Смотрел на нас Пирогов и думал, наверное, как быстро выросли и обнаглели вчерашние зеленые. А Кротов пресек зубоскальство:

— Смеяться будем потом, когда технику пригоните с целым бампером.

— И почистите, — без всякого ехидства деловито добавил взводный. — Сержант Леонов, командуйте.

Сержант сел за рычаги, Кротов с документами — рядом. Остальные тягачисты разместились в кузове, под тентом. Дорога до станции знакома, тягач послушен, гусеницы звенят, мотор гудит — порядок. Вот и станция. Под брезентом новые наши тягачи. Открыли мы их и слегка остолбенели. Это тебе не привычные чих-пыхи. Мощные, приземистые, грудастые тягачи. Полезли в кабины — приборов полно. Однако потихоньку разобрались — ничего страшного. Рассоха первым согнал машину с платформы, за ним — остальные. Четыре новеньких красавца, пятого, моего, не было. Кротов успокоил: обойдешься своим стареньким, потом пригоним тебе новый. А мне со стареньким как-то и спокойней.

— Пока с Рассохой покатаешься, попривыкнешь, — сказал комбат, чутко поняв, что с ходу осваивать новую технику даже младшему сержанту с его невеликими накатанными часами очень сложно.

Посоветовал мне сесть с Рассохой, присмотреться, сам полез в мой тягач, погромыхал позади колонны. Пока разгружались, стало совсем темно. Летит Рассоха, что-то напевает, только мосточки назад убегают. Тягач послушен, гудит негромко низким голосом. Посверкивает новенькими гусеницами. Под луной поблескивают болотца. Куда гонишь, парень? Ужин нам все равно оставят.

— Завтра отпрошусь у капитана, в деревню поеду, Элис увижу, — не к месту размечтался парень, не заметил обледенелый поворот, перелетел через кювет и со всего маху врезался в воду.

Мотор глохнет. Рассоха выпрыгивает из кабины, стоит в болоте, мокрый по пояс, вода стекает с бушлата. Кричит мне:

— Трос давай!

Когда на запасном тракторе подъехал Кротов, парни уже цепляли трос, не суетясь, не вопя, друг друга молча понимая. Комбат не командовал, не мешал, не ругался — смотрел, похаживал, обмороженные на фронте руки потирал. Парни помаленьку отодвинули комбата, подтолкнули к кабине, к теплу, сами управились мигом. Выволокли тягач, завели, убрали трос. Поехали потихоньку. Только теперь новую технику веду я. Небо синеет, розовеет, душа веселеет. Рассоха, закутанный в старую телогрейку, клацая зубами, сперва командовал, потом в тепле согрелся, разговорился:

— Ничего, на войне страшнее!

— Ты там был?

— Она у нас была. Немцы пришли, всех из хаты выкинули. — Задумался. — Может, я вру. Может, мне про то мама сказывала. Пацанов у нас четверо, я самый последний — подскребыш. Еще бабка была, стара-престара. Сварила раз картошки, очистки всякие, стала мять. А мамаша на ту мялку поглядела да как заорет дурным голосом: «Це ж граната!» Смешно. А когда наши пришли, бабоньки полицая вилами закололи. Это я помню. Ты на дорогу-то гляди!

После завтрака Кротов приказал нам отдыхать до обеда. Сон… Ему в армии отводится особое место. Солдат очень уважает его, старшина требует, чтобы мы отдали сну положенные восемь часов, и никаких гвоздей! Каждый вечер, чтобы нам лучше спалось, батарею выводят на вечернюю прогулку. Находишься по свежему воздуху, надышишься морозцем, споешь в последний разок «Веселей, солдат, гляди!» — и до утра ты труп. Можно тебя вместе с койкой хоть на Луну унести — не повернешься. Только одно и вскинет на ноги — негромкое: «Батарея… подъем!» Или же громкое: «Батарея, тревога!»

Вскакиваем быстро — заснуть не успели. Некогда спрашивать, какая тревога — боевая, учебная ли. Одеваешься, хватаешь оружие. Старшина необычайно серьезен:

— Получить патроны!

Ого…

— Шевелись, хлопцы! — торопит старшина. У него пистолет на боку.

Пирогов деловито пересчитывает обоймы.

…В голом лесу еще холодно и сыро, местами снег, нога вязнет. Но сверху бьет по глазам такая синева, так разбушевалось солнце, что веришь: вот она наконец, долгожданная весна! Скоро зелень брызнет из всех щелей. И птахи уже свистят, пахнет смолой. Но вдруг замолчали птахи, встревожились.

Мы идем цепью в двадцати шагах друг от друга. Идем молча. Прочесываем этот солнечный весенний лес. Кого ищем, не вполне понятно. Инструктаж был поспешен и короток: граница не за горами, с моря вышли пятеро. Стреляли, убили нашего пограничника, ушли… Они где-то рядом.

Справа от меня с треском продирается сквозь мокрые кусты Рассоха, слева, через одного солдатика, вышагивает старшина с пистолетом в руке. Где-то здесь и наш Пирогов. Самочувствие? Странное, неопределенное. Солнце, птицы… и вдруг: стреляли, убили. Такого же молодого парня, как я. А если из-за того вон дерева прямо мне в грудь очередь? Пыхтит Рассоха, жмется ко мне поближе.

— Рассредоточиться! — шипит старшина.

Рассоха, с трудом выдирая сапоги из грязи, отходит шага на три в сторону. Кто знает, может быть, мы выполняем только роль загонщика, а зверя ждут другие, опытные, хладнокровные охотники?

Вдруг цепь встала, по ней из конца в конец прошло: «Ведут!»

Они шли прямо на нас. Двое. Руки за спиной. В куртках, в ботинках на тяжелых подошвах, белесые волосы редкими клочьями висят на лбу. Рядом пограничники, собаки — уши прижаты.

— Стой!

Они остановились возле нас. Молодой скуластый пограничник, не сводя прищуренных глаз с задержанных, часто нервно сплевывает. У его товарища забинтована голова, кровь проступает через марлю. Люди тяжело дышат. Рассоха, приоткрыв рот, с любопытством разглядывает незнакомцев. Один, облизывая губы, скользнул по мне равнодушными серыми глазами, потом перевел взгляд на Рассоху и что-то буркнул своему спутнику. Оба осклабились. У пограничника побелели суставы пальцев, сжавших автомат.

— Молчать! — мальчишеским голосом крикнул он.

Застрекотал вертолет, спускаясь на поляну. Ветром пригнуло осинки. Задержанные торопливо уселись в кабину, откуда скалилась овчарка. Вертолет улетел, деревца выпрямились, все стихло. Мы долго стояли молча, потом Рассоха сказал:

— Двое… Остальных ухлопали…

— Батарея, строиться! — командует Пирогов.

Строем через лес не больно-то потопаешь, мы разбрелись. Пирогов то и дело с тревогой оглядывается на нас — все ли живы? Тот же лес кругом, мокро, птахи разные свистят, первые травинки на припеке, на бугорочке. Мой взгляд равнодушно скользит по ним. Я вижу только серые, холодные, как лезвие, глаза врага.