Владислав Леонов - Мальчишка в сбитом самолете

— Стоять! Смирно!

Пирогов протянул руки к дочери:

— Деточка, разве ж можно так? Нельзя тебе бегать-то.

— Да вы, папаша, посмотрите на ребенка.

Мы посмотрели. Ребенок был упитан и розов, щеки в малиновом варенье.

Галинка быстро успокоилась, взобралась на руки к отцу, засмеялась:

— Мне собачка тети Эли щеки облизала! Мы с тетей Элей у нее в саду ежика кормим! Козу доим! На речке рыбу ловим! Я ее в гости позвала!

— В гости? — ошарашенно повторил комбат. — У меня козы нету.

— Могу подарить, — сердито сказала Элис. — Козье молоко полезно. Довели ребенка да такого состояния, родители.

Повернулась и широко пошагала на рабочее место. Галинка, соскользнув с рук отца, побежала за ней. Пирогов стоял как пришибленный.

— Ох, какая девушка! — восхищенно смотрел Рассоха, как разлетаются в стороны полы белого халата медсестры.

А я подумал: эта не только коня — слона на скаку остановит.

В кабинете врач давал настоятельные рекомендации, как кормить, сколько в день гулять, спрашивал про домашние условия. Пирогов вздыхал: условия в казенном ветхом доме были не ахти.

— Я бы ее на все лето к себе на хутор взяла, — сказала Элис. — Пойдешь? — не шутя, спросила Галинку.

— Мы к тебе лучше будем приходить в гости, — ответила девочка.

— Будем! — встрял Рассоха, хоть его никто и не спрашивал.

Элис скользнула по нему равнодушным взглядом:

— Приходи, толстый. Мне как раз надо крышу на сарае чинить. — И, как-то странно, по-другому взглянув на меня, добавила: — И товарища умного возьми.

Прощались сердечно. Руку доктору жали крепко, сестрице пожимали крестьянскую мозолистую ладонь с опаской. Рассоха притормозил в дверях, она его подтолкнула плечом. Меня за локоть попридержала, шепнув:

— Придешь?

Ничего я не ответил, кивнул зачем-то. Куда придешь, когда придешь? Крышу крыть, что ли?

Уехал и через день напрочь позабыл широкую молодую тетеньку с крепкими руками, которая ну никак не тянула на звание девушки.

Крепко обиделся Рассоха, сидит в избушке, вздыхает. Где-то там гремят пушки, ревут танки. Рабочая батарея домики офицерам строит, нас с Рассохой в оцепление послали, пеших, без тягачей. Сидим, как вольные казаки, ничего не делаем. Задача простая: не пускать посторонних на полигон. Тихо здесь. Сосны шумят, стрекозы летают. Телефон на столике молчит, никому мы не нужны. Кашу с тушенкой, правда, привезли, так что жить можно вполне прилично. Стены избушки исписаны: «Здесь рядовой Иванов нес службу», «Сеня Грач отсыпался», «Ура! Скоро дембель! Встречай, Мария!» Мне до дембеля служить и служить, а Марии у меня нету, и встречать сержанта Леонова некому. Еще служить да служить, еще сколько каши переесть, сапог износить.

Гул моторов. Иду поднимать шлагбаум. Мимо избушки проносятся «газики» разведчиков, покачиваются длинные гибкие антенны. Тягачи тяжко влекут огромные орудия. Проехало, проревело всё, и снова тишина, только птички тренькают, да Рассоха бубнит — видно, стихи сочиняет.

— Эх, Леон, какая она все-таки звероломная женщина! Толстым обозвала! Пускай я толстый, но душа у меня тонкая. Не всякая в ней разберется, особенно если красивая.

Красивая — это понятие растяжимое. Для меня красивая — значит изящная, большеглазая, стройная, легкая, а тут, прости господи, лошадушка.

— Едет, едет! — сунулся в окошко Рассоха.

Бросился из избы, стал было шлагбаум поднимать, да опомнился: опасно пускать на полигон эту двухколесную повозку, на которой сидит Элис в каком-то красивом наряде: на голове что-то вроде кокошника, белая рубаха, расшитая длинная юбка, на ногах туфельки. Что за праздник, в честь чего? Выхожу, подаю руку, она спрыгивает со своей тележки, рессоры скрипнули.

— Тере, — говорю, пока Рассоха дар речи обретает.

Она губы покусывает.

— Здравствуй… Вот ехала мимо… Молочка привезла. Галинке.

И одна снимает с повозки сорокалитровую флягу с молоком — всю батарею напоишь.

— Спасибо, Элис, — говорю, — ребята будут рады.

— А ты? — спросила с затаенной надеждой, жалобно глядя мне в глаза.

Беспечно отвечаю:

— Я молоко не пью, у меня изжога.

Она постояла, потом вдруг пнула ногой флягу, села на свою повозку и поехала, не оборачиваясь на Рассохин крик:

— Куда фляжку-то потом девать?

Пустую фляжку он потом отвез лично. Приехал сердитый, левую щеку от меня отворачивает. На ней широкий ядреный синяк.

— Только поцеловать хотел слегка, а она… Хорошо, на сено отлетел, а то бы косточек не собрал. — Порылся в кармане, достал медный браслет. — Тебе велела передать, на счастье. А ты не носи, а то приворожит.

Я отдал браслет Рассохе: он все равно привороженный.

Стрельбы кончились. Техника уехала. Нас сняли с оцепления. В казарме Пирогов долго допытывался, откуда фляга, да не ворованная ли она, не отравленная? Рассоха все, как есть, рассказал, в подтверждение своих слов выпил две кружки, остался жив-здоров и даже вроде весел.

Через неделю радостно сообщил мне, что браслет он выкинул и «дурь прошла», чего и мне желает. А мне было немного грустно, потому, наверное, что ненароком обидел хорошего человека, которому помочь ничем не могу.

Скоро, правда, прошла моя грусть — задолбила ее служба боевая, загнала куда-то. А потом я и вовсе позабыл про печальную Элис, когда поехал в окружную газету, в чудесный город Ригу, «полный лип, цветов и голубей», как писал о ней один армейский поэт. Ехал я в пассажирском поезде с такими же, как я, солдатиками, слегка испуганными и возбужденными, к окнам прилипшими. Последним влетел в вагон рослый сержант, закричал, пугая местный молчаливый народ:

— Привет, писатели и поэты! Здорово, братец Леон!

Батюшки, да это ж Ваня Жуков! А он уже, отодвинув кого-то, сидит возле меня, в щеку дышит:

— Спасибо тебе за науку! Я ведь тоже писать стал! Не рассказы, конечно, до них умом не дошел, а так — очеркишки, заметушки. Деньги платят, у меня полбатареи в должниках! Здорово? Девки любят, особенно одна врачиха! Так прям и липнет, так и виснет!

— Помолчал бы, — негромко, но весомо остановил его один из наших, и Ваня, взглянув на него, ненадолго замолк.

На вокзале нас встретил майор, пожал всем руки, пригласил в автобус. Поехали по городу.

— Ой, ребята, прям заграница! — подскакивал Ванюша. — Я сюда жить перееду! Вон в том доме, напротив церквушки, поселюсь!

Военный водитель посмотрел на него в зеркало и ухмыльнулся. А майор сказал, что это не церквушка, а Домский собор, уникальный памятник архитектуры, и желающие могут вечером послушать там орган. Жуков хмыкнул, а майор посмотрел на него так, что я понял: этот семинар для Вани последний.

Два дня, проведенные в Риге, пролетели как миг. Семинар в редакции газеты «За Родину», выступление писателей и поэтов, напутственное слово командующего Прибалтийским военным округом Павла Ивановича Батова. Я только что прочитал книжку про него и смотрел на этого худенького человека с восторгом. Всю жизнь на войне, на многих фронтах, с царских времен. Ранения. Два Георгия, дважды Герой Советского Союза. Один Сталинград чего стоит! И это всё на одного человека!