Николай Евдокимов - Происшествие из жизни...

Сергей Григорьевич скрашивал ее одиночество? Может быть. Хотя и теперь, смотря, как он курит, как ходит по комнате, часто закрывала глаза и, вдыхая запах сигареты, вспоминала того, родного человека, которого давно нет в живых, и плакала. Плакала она без слез, без всхлипываний, молча и безутешно, а потом, открыв глаза, улыбалась Сергею Григорьевичу, боясь своим страданием причинить ему боль. Нет, она не любила Сергея Григорьевича хотя бы потому, что у нее не было страха потерять его. Но не только поэтому, а и потому еще, что не чувствовала тепла с его стороны. Она привязалась к нему, и оттого привязалась, что пожалела. Он был благополучный человек, несколько избалованный властью и лестью в своем учреждении, скрывающий подлинные мысли и чувства за обтекаемыми словами, в его жесткости, категоричности для всех, очевидно, была видна сила, но она, Софья Андреевна, знала, что это не сила, а слабость души, постоянно старающейся приспособиться к обстоятельствам жизни. Весь облик его словно говорил, что он не знает компромиссов, но на самом деле он жил в постоянном противоречии с самим собой. Нет, она его не любила, хотя и была привязана к нему. Почему привязана? Кто это знает? Мир человеческих чувств и отношений так устроен, что все можно объяснить, но так мало понять…

Сергей Григорьевич опоздал к Андреевым, он приехал на сорок минут позже назначенного часа, когда все гости уже сели за стол. Супруги Андреевы, милые, хлебосольные люди, торопились выдать замуж дочь Сашеньку, вызывающе красивую и оттого действующую отпугивающе на женихов, работавшую редактором в каком-то ведомственном журнале, часто устраивали вечеринки по всяким поводам или даже без повода, приглашая многочисленных знакомых. А круг знакомств у них был широк — ученые, артисты, врачи, писатели. Сашенька, ради которой устраивались эти сборища, обычно сидела в глубоком кресле, курила, закинув ногу на ногу, красивые у нее были ноги, смотрела на всех ироничным взглядом и молчала. В ее молчании была загадочность, было целомудрие, хотя открытые колени длинных ее ног обманчиво говорили о другом.

Старая московская квартира Андреевых на Петровке располагала к большим приемам гостей. Дом, выстроенный еще в конце прошлого века, не знал ни низких потолков, ни узкой передней. Все в этой квартире было сработано с размахом — большие четыре комнаты с дубовым вечным паркетом, в одной из них камин, просторный холл, чулан, в котором можно было не только хранить всякий хлам, но и жить, не ощущая тесноты. Старомодные кресла, столы, стулья, книги в тисненых переплетах пахли стариной. Здесь был особый уют, витал дух прежней, дореволюционной Москвы: когда-то жил тут прадед нынешнего хозяина квартиры, известный профессор Московского университета. От его увлечения собирать фарфор и живопись сохранились потемневшие, засиженные мухами два-три пейзажа и несколько портретов каких-то декольтированных дам и увешанных орденами мужчин.

Иннокентий Ксаверьевич Андреев, правнук знаменитого профессора, был школьным приятелем Катеньки, она не скрывала от Сергея Григорьевича, что в те времена между ними была любовь не любовь, но взаимная симпатия, которая не исчезла со временем, хотя их жизненные и профессиональные дороги далеко разошлись. Но, видимо, кроме давней дружбы тут свою роль сыграла жена Иннокентия Ксаверьевича, которая по счастливой случайности вместе с Катенькой читала в обществе «Знание» лекции по биологии. Иннокентий Ксаверьевич не изменил школьным пристрастиям, пошел по стопам прадеда — был историком, но если прадед изучал глубокую древность Руси, то Иннокентий Ксаверьевич специализировался по истории марксизма в России.

Неторопливый в движениях, сдержанный в высказываниях, он был незаменим в застолье — весел, остроумен, мастер рассказывать анекдоты. Все смеялись, а Сашенька без улыбки слушала, пристально смотря ему в лицо. Иногда в такие моменты Иннокентий Ксаверьевич прерывал себя и, обращаясь к ней, говорил:

— Не суди, да не судима будешь.

Усмехаясь, она или отворачивалась или выходила из гостиной.

Сергею Григорьевичу пришлось выпить «штрафную». Он обмяк и словно выключился из общего веселья. Гости закусили и разбрелись по комнатам. Одни курили в кабинете Иннокентия Ксаверьевича, другие спорили о политике, в гостиной женщины обсуждали свои женские дела. Сергей Григорьевич неприкаянно бродил от группки к группке, из комнаты в комнату, посидел возле Сашеньки, поглядывая на ее колени, сказал:

— Ты бы, голубушка, прикрыла ножки.

— А вы не смотрите, Сергей Григорьевич, — ответила она. — Вам не скучно?

— Нет, — сказал Сергей Григорьевич. — А тебе?

— Мне танцевать хочется, — сказала она, — от разговоров я на работе устаю. Умные люди, а говорят черт-те что. И всегда одно и то же, одно и то же.

Журналист, объездивший полмира, почесывая большим пальцем подбородок, говорил о том, что два раза — у нас в туркменской пустыне и в Америке, в районе Сан-Франциско — видел летающие тарелки. Он видел, как овальный серебристый аппарат плавно опустился на землю, постоял и в одно мгновение взмыл вверх и исчез.

— Вы сами это видели? — спросил моложавый хирург, в его голосе была нескрываемая усмешка. — Увы, нет никаких инопланетян. Мы одиноки, это наша тоска, страх одиночества создают сказки о космических пришельцах. Так рождалась вера в богов. Но бога нет, к сожалению.

— Да? А откуда вы знаете? — спросила жена журналиста, обидевшись за мужа и от волнения приложив ладошки к покрасневшим щекам. — Никто не доказал, что бога нет.

— Не надо, дорогая, — проговорил журналист ласковым голосом, как бы извиняясь за жену, — никто ведь не доказал и обратное, что бог есть.

— Наш уважаемый доктор весьма категоричен, — примирительно сказал писатель Крутояров. — Стоит ли все отрицать? Мне ли вам говорить, что и науку и всякое знание движет сомнение?

Сергей Григорьевич, к стыду своему, не читал книг этого писателя, хотя Катенька и уверяла, что он пользуется репутацией хорошего стилиста и психолога. Впрочем, совсем не обязательно (считала Катенька, и, увы, не только она), совсем не обязательно читать книги писателя или знать, что сделал тот или иной ученый, какие картины написал художник, достаточно иметь представление о его общественном положении. Общественное положение, должность в наш век определяют талантливость и значение любого человека.

И все же прочесть книги этого писателя Сергею Григорьевичу нужно было хотя бы из любопытства, потому что жена писателя, Татьяна Валентиновна, бледная, усталая, молчаливая женщина, приходилась близкой родственницей Сергею Григорьевичу. Его мать, Виктория Александровна, и мать Татьяны Валентиновны, Светлана Александровна, были родными сестрами.