Николай Евдокимов - Происшествие из жизни...

Он вспомнил об этом незадачливом кинорежиссере, засмеялся, и ему стало легче: ну, что за глупости, он совсем не таков, как этот фельетонный киношник. Сердце не болело, дышалось легко, хорошо. К чертовой матери эту сентиментальную мерлихлюндию, он взлетит сейчас на лифте на девятый этаж, уткнется лицом в высокую нежную шею, и забудет все на свете, и станет самим собой.

Он никогда не дарил ей подарков, а сегодня подарит. Подарит что-нибудь такое, эдакое, женское. Духи, вот что он ей подарит. Французские духи.

Он перешел улицу, где у дверей универмага клубился народ, протолкался к прилавку в парфюмерном отделе, спросил, есть ли французские духи. Юная продавщица с подведенными синими веками не удостоила его ответом. И тогда железным, начальственным голосом он повторил:

— Французские духи есть?

Однако начальственный голос не испугал прелестную продавщицу. Взглянув на него томными глазами, она засмеялась.

— С луны, что ли, свалились? А птичьего молока не надо?

Сергей Григорьевич хотел было рассердиться на грубость этой девчонки, но неожиданно увидел в соседнем отделе большой, похожий на старинный сундук, импортный чемодан на колесиках, с секретными замками, один-единственный в груде других, обыкновенных чемоданов, и, не раздумывая, почти побежал к кассе, заплатил семьдесят рублей — его не испугала даже цена — и выкатил чемодан на улицу.

Чемодан пахнул кожей, металлом, он пахнул новизной, он легко катился по тротуару, колесики его были не на днище, а на боковой стороне, и в таком виде, стоймя, чемодан был похож на шкаф. Он был почти вровень с Сергеем Григорьевичем, ну, не совсем вровень, чуть поменьше, однако, если бы Сергей Григорьевич захотел, то смог бы легко в нем поместиться… Гроб на колесиках! Тьфу, черт, опять идиотские замогильные мысли! Сергей Григорьевич отбросил эти мысли и, ликуя, сам не осознавая, почему ликует, перекатил чемодан на другую сторону улицы к башне, где на девятом этаже живет тайная прекрасная женщина.

Огромный добротный чемодан, куда можно уместить все, хоть весь домашний скарб, покорно катился рядом. Замечательный чемодан, превосходный! Зачем он ему, Сергей Григорьевич не знал. В отличие от жены, он редко ездил в командировки и отпусков обычно не брал, у него скапливались месяцы, годы неиспользованного отдыха, которые, естественно, пропадали, так что практически ему не нужен был чемодан. Но несколько лет назад, провожая жену на симпозиум в Берлин, он увидел на платформе Белорусского вокзала иностранца, который так же, как он сейчас, вышагивал рядом со своим, бегущим на колесиках чемоданом, и почти позавидовал тогда этому чужеземцу.

Сергей Григорьевич торжествующе провез свою покупку мимо вечных старушек у подъезда, втиснулся в кабину лифта и вознесся ввысь, в рай, на девятый этаж.

Тайная прекрасная женщина стремительно распахнула дверь, засмеялась, увидев его. Он сначала впихнул чемодан, а потом вошел сам, сказав успокоенно, облегченно, счастливым голосом:

— Здравствуй.

— А я испекла пирожки, — сказала она, — знала, что ты придешь.

— Откуда ты знала, если я сам не знал?

— Интуиция, дорогой. Интуиция никогда меня не подводит. Я даже знаю, где ты купил этот чемодан. В нашем универмаге.

— Верно, — сказал он радостно. — А зачем купил, знаешь?

— Вот этого не знаю, — она засмеялась и вдруг догадалась и удивленно воскликнула: — Неужели мне?

— Тебе. Дарю, — торжествуя, сказал он, гордясь своей щедростью.

— Ну и ну, — проговорила она, хотела спросить, зачем ей такая громоздкая и для нее бесполезная вещь, но не спросила, а, наоборот, растроганно поцеловала его в щеку. — Какой молодец! Спасибо!

Она вкатила чемодан из передней в комнату, долго искала ему место, поставила наконец в угол у окна. И чемодан сразу прижился здесь, словно всегда тут стоял, словно именно его и недоставало здесь, даже уютнее стало.

— Прости меня, — сказал Сергей Григорьевич, погладив ее руку.

Года три назад он впервые погладил эту нежную руку. Ощущение невесомости, которое он испытал тогда, прикоснувшись к ее белой слабой руке, никогда уже не забывалось им. В то время он жил в подмосковном санатории, подлечивал обожженные ноги, а скорее, просто так отдыхал и познакомился с Софьей Андреевной Шуваловой, Сонечкой, потому что она сидела с ним за одним столом. По вечерам он гулял с ней по влажному лесу, вел серьезные разговоры о том о сем. Софья Андреевна работала фармацевтом в городской аптеке на улице 25 октября, а в санатории отдыхала после не очень удачной операции тромбофлебита. Сергей Григорьевич был с нею сдержан, корректен, хотя знал, что не упустит эту женщину, так нравившуюся ему своей непосредственностью и искренностью. За день до отъезда, гуляя с ней по сумеречному таинственному лесу, наполнявшемуся ночными запахами и шорохами, он обнял ее, и она инстинктивно прижалась к нему, хотя тут же отпрянула, воскликнув:

— Не надо! Зачем?

Но было поздно: они стали друг другу необходимы. Она сумела увидеть в нем иного Сергея Григорьевича, не того сухого начальника учреждения, каким он пребывал у себя на работе, а иного, такого, каким он, может быть, и не был в действительности, но казался ей.

Она была нетребовательной, радостной женщиной, словно созданной для счастья и для семейного уюта, но была удивительно несчастна и одинока.

— Ты устал, — сказала она, — мой руки, и будем есть.

— Потом, — проговорил он, сел на диван и привлек ее к себе. — Все потом, дорогая. Сядь.

Она села, положила голову ему на плечо.

— Так спокойно, так хорошо, — сказал он. — Прости меня, Соня.

У него был даже не жалобный, а жалостливый, почти плаксивый голос, он сам это понял и, боясь, что вдруг разрыдается — что это с ним сегодня происходит? — удержал навернувшиеся слезы, испытывая печальную нежность и к ней, и к себе самому. Однако в то же время он с беспокойством и с недоумением подумал, что раскис.

— Прости, пожалуйста, Сонечка, — повторил он жалким голосом, стыдясь и ее, и себя самого.

Она отстранилась, гладя его руку.

— За что?

— Не надо, не смотри такими глазами! — воскликнул он. — Иначе я не скажу то, что должен сказать. Ты еще спрашиваешь: за что? За все! Что я дал тебе?

— Успокойся. Разве я что-либо просила у тебя? Я ничего у тебя не просила, а ты дал мне все, что мог. Ты украсил мне жизнь.

— Украсил? — воскликнул он. — Я? Обманывающий тебя, жену, весь белый свет? Я, пробирающийся к тебе в подъезд, как вор? Ничего не подаривший тебе никогда…

— Что с тобой сегодня? — нахмурившись, спросила она и тут же засмеялась. — Как это ничего не дарил? А чемодан? Такой роскошный подарок, замечательный подарок!

— Чемодан? — вдруг недоуменно переспросил он. — А зачем, собственно, я приволок тебе этот чемодан? Он же тебе совсем не нужен.