Олег Мальцев - Желтое воскресенье

Случалось, сигареты пропадали из продажи, и тогда Рогоза сильно и глубоко мучился, борясь с чувством внутреннего разлада. Но теперь Рогоза забыл о всемогуществе рижской сигареты, бледный черенок пепла скатился на пиджак, поезд упруго набирал скорость, но самого Новороссийска еще не было видно, он только приближался, а перед ним крутой подъем пути, где близкие орешники царапали пыльное стекло вагона, в то время как его самого медленно и ритмично поднимало в гору. И так же медленно и ритмично поднималось из-под колес звонкое гудение металла.

Пытаясь соединить в своем воображении звуки и ритмы, Рогоза вспоминал, как лежал посреди кровати и старая добрая кровать, с бронзовыми шарами по сторонам, вмещала еще девушку Айну, с прямыми жесткими волосами, эстонку, с тонким рисунком лица, Айну, у которой трудный и ломкий характер.

Айна была женой Рогозы, как говорится, де-факто.

Из портативного приемника лилась музыка: звон листьев или падающей капели, — что будило в нем только мысль, а не чувство, и создавало бескровное представление о вещах.

Тихая мелодия смолкла.

Теперь из приемника раздавались трубы и басы — медь военного оркестра, нечто крепкое и соленое, что соответствовало его представлению о жизни, ибо он искал не сочувствия в музыке, а лишь пищу для своего грубого и жадного удовлетворения.

— Айна! — воскликнул он.

— Что тебе, Ваня?

— Пожалуйста, дай закурить!..

— Ха-ха, — ее густые брови натянулись, как лук. — Ты меня испугал. Дай-дай — заку-рить… дай-дай — заку-рить… это семерка Морзе. Представь, Ваня, ночь, тишина… но мир полон звуков. Хочешь, пойдем? Я заявление написала…

— Куда? Куда?

— В школу радистов ДОСААФ.

— А что?! — воскликнул он. — Может быть, может быть…

Теперь он вспомнил, как легко и до смешного быстро привязался к ней.

— Нет, Айна, дети — не моя стихия. Может, обществу в целом вредно, чтобы мы с тобой рожали детей.

— Глупости!

— Ох уж эта мне задрипанная интеллигенция! Тебе бы килограмм любви и три мешка воспоминаний!

— Ах так? Тогда у меня будет ребенок. Понял, дурак?!

Антенна приемника трепетала, приемник стоял на груди, и сердце, волнуясь, посылало импульсы на жало антенны, которое обернулось тонкой иглой света, с блестящей пуговкой на конце…

Так он вспомнил себя через многие годы; звон колес и дрожащий куст за окном соединились в нем и дали эти странные результаты воображения.

Он понял свою жизнь через прошлое, винясь перед самим собой, но в то же время со стороны, холодно, умом, как понял бы ее другой, страстный человек, оставаясь к прошлому равнодушным.

И чувство внезапной вины открылось в нем.

Из дальней глубины вагона вышел проводник в традиционной драп-дерюге, он казался воплощением темноты. За трое суток дороги пассажиры ни разу не видели его: видимо, проводник дежурил ночью, а днем спал. Днем убирала девушка в такой же форме.

Двигаясь вдоль вагона, проводник протирал окна. И жесткий рукав форменки касался лакового козырька, который издавал звук толстой жести. Проводник шевелил губами, напевал, и грубый голос его относило в сторону. Вероятно, за три ночи проводник соскучился по собственному голосу.

— Здравствуй, земляк! — сказал проводник. — У тебя закурить чего найдется?

— Эртээф устроит?

— А лишь бы дым шел. Вообще-то я не курю, времени нет, да и Клавка ругается.

Лицо проводника треснуло в улыбке, расплылось, стало плоским, но глаза в сумраке вагона сверкали лукавством.

— Да, жизнь — это способ передвижения, — замысловато начал он, — хучь тебе в воздухе, либо на воде, а либо на земле.

— Угу! — лениво поддержал Рогоза, он не ждал от этого знакомства ничего особенного, поэтому просто поддакивал. — Вот белый медведь по льдинам шляется, то сайку слопает, то тюленя. И так всю жизнь. Выходит, ты прав, земляк!

— А ты как?! По научной части али моряк?

— Я вообще-то из Мурманска. И в Арктике бывал, приходилось.

— Значит, моряк, — добродушно рассудил проводник. — Между прочим, я тоже в Мурманске бывал. Город как город. Только солнца ни хрена нет да рыба мойва кругом — свежими огурцами пахнет.

Рогоза хитро улыбнулся, разговор по верхам все больше нравился ему.

Он поразился той легкости, с которой проводник пускался на подобные разговоры, но сообразил, что перед ним искренний человек, поэтому бережно отнесся к нему, потакая его живой непосредственной беседе.

— Вот и остался бы в Мурманске насовсем, оборотистые люди везде нужны, — сказал Рогоза, — фальшивые огурцы — мойву на Юг бы возил, а настоящие на Север.

— Это мне не подходит! — оборвал проводник. — Что я, фармазонщик какой?! Погоди, а чего это я тебя в Мурманске не встречал? — подозрительно допытывался он.

— Нет, посмотрите на него, — возмутился Рогоза. — Человек на родину едет, а ему сатир-мораль разводят.

— Государство и родина — разные вещи, — уклончиво ответил проводник. — Год назад один туда сбежал, а в сегодняшней «Комсомолке» назад просится: что ни говори, родина — она всем нужна, то ли птице, то ли человеку, а хучь бы и зверю.

Проводник замолчал, потом продолжал:

— Чего им там, медом намазывают, что ли?

Но Рогоза, думая о своем, не слушая проводника, невпопад ответил:

— Родина тоже встречать обязана, на то она и родина. А тут и поселиться негде.

— Эк, башка! — сказал проводник. — Так давай ко мне, раз до родины приехал. У меня дом, коза да Клаша одна, так вчетвером и будем.

— Ну, спасибо, — искренне сказал Рогоза, — спасибо, брат!

— Ну чего там?! — просто ответил тот. — Ты чего, японец, что ли? По три раза в день спасибо говоришь. Ты лучше шнапсу на стол — вот и вся благодарность. Или, к примеру, ответь: мне жениться можно али как?!

— Жениться всем можно, — в тон ему ответил Рогоза.

— Да нет, могу ли я в третий раз? Али не могу? По закону это али чего?

— Любовь не может быть преступлением, — успокоил его Рогоза.

— Вот молодец, башка твоя варит, — проводник снял фуражку, протер бритую голову, потоптался на месте. — Ты понимаешь, две жены было, правда, бездетные… — И смущенно сунул вперед руку. — Ну чего, пора здоровкаться, что ли?

— Меня — Ваня. А тебя?

— Меня — Федя. Ну что же, Ваня, какие твои вещички будут?

— Какие там вещички! — усвоив новый тон, сказал Рогоза. — Чемодан хреновый — и только.

— Так бери хреновый, коли другой не нажил. Вон Новороссийск видно. А я тебя угощу барабулькой, молодой Уступасиди — грек ловит по утрам и мне приносит.

И затем деловито, дежурным голосом провозгласил:

— Граждане пассажиры!..

На извороте пути показались тепловоз и часть состава, и Рогоза видел, как тот, маленький, упрямый, без видимых усилий превозмог перевал и дальше вниз покатился с нарастающим грохотом и скоростью.