Александр Бренер - Жития убиенных художников

Жарким полднем я выбрался из даунтауна и забрёл в район складов и каких-то ангаров, переделанных в бары и отели. Я шёл наугад, заблудился, но мне здесь нравилось. Было безлюдно, ни одного деревца или куста — один кирпич да чугун. И тут из-под круглой каменной арки медленно выкатился автомобиль — качнулся и замер.

Это была дорогая, роскошная машина — «Ягуар» жемчужно-серого цвета. Окна её были открыты. Рядом с водителем сидел человек, лицо которого показалось мне знакомым. Это был он — Хельмут Ньютон.

Я не захотел пройти мимо. В голове молниеносно созрел план: познакомиться и попросить у фотографа денег.

Как мне это взбрело на ум?

Дело в том, что я подумывал остаться в Америке. Группа IRWIN попутешествует и вернётся в Любляну, домой, а у меня никакого дома не было. Я перестал быть московским художником, мне нигде ничего не светило. Я мечтал о новых приключениях, только вот финансов не было. Лежали в кармане три или четыре сотни долларов — и всё.

А Ньютон смотрелся в «Ягуаре» здорово. На нём был летний пиджак, цветастая рубаха, на лбу — солнцезащитные очки, и это точно был он. Он повернулся и обращался к кому-то на заднем сиденье, и все его жесты выражали хорошее настроение, уверенность. Как тут было не обратиться?

Вот я и сказал:

— Мистер Ньютон?

Он тут же оборвал разговор и повернулся ко мне:

— Да?

— Хочу с вами поговорить.

— Слушаю.

— Вы мне очень нравитесь.

— Упс!

— Это не всё. Я — поэт, в Чикаго — случайно, и у меня нет денег. Может, вы дадите пару сотен?

Ньютон поглядел на меня пристально. Хорошее настроение его не покинуло. Он приоткрыл дверцу машины, но наружу не вышел.

— У вас русский акцент?..

— Так и есть.

— Вы еврей?

— Отец еврей.

— А! — сказал Ньютон. — Полукровка.

— Хм.

— Что вы делаете в Чикаго?

Я что-то промямлил.

— А потом?

— Поеду в Нью-Йорк… Может, в Мексику…

— Мексика — бедная страна, — сказал Хельмут Ньютон, — но там вам тоже понадобятся деньги.

— Да…

Тут кто-то, сидящий в машине сзади, что-то сказал Ньютону. Голос был вроде бы женский.

— Хорошо, — сказал Ньютон и вылез из машины на асфальт.

Теперь он стоял передо мной и рассматривал меня с ног до головы. Я вдруг ощутил ветерок, исходящий от него — сладкий аромат порнографа.

— Я могу дать вам деньги, — сказал он. — Я всегда ношу с собой три тысячи долларов наличными. Так должен делать любой поэт.

— А-а…

— Да, я знаю. Не все поэты имеют три тысячи. Три тысячи я ношу с собой по совету Сержа Генсбура. Он тоже был поэт. Знаете его?

— Да, — ответил я. — Мне нравится его фильм про свалку.

— С Джо Далессандро и Джейн Биркин?

— Да.

— Генсбур сказал мне, что три тысячи всегда имел при себе Пикабиа, его любимый поэт.

— Я люблю Пикабиа, — сказал я.

— Ах так, — сказал Ньютон, — вы знаете и Генсбура, и Пикабиа… Хорошо, я дам вам деньги.

И он залез в карман и извлёк оттуда пачку долларов.

— Здесь полторы тысячи, — сказал он. — А другие полторы я оставлю себе, ведь день ещё не кончился.

— Да, — сказал я. — Они вам могут пригодиться.

Деньги уже были в моей руке.

— Спасибо, — сказал я. — Большое спасибо.

— Желаю удачи в Мексике, — сказал Ньютон. — А вы встречали Айдан Салахову в Москве?

— Да.

— Но вы туда не собираетесь?

— Нет. Только в Мексику.

— Хорошо, — сказал Ньютон. — Удачи.

И повернувшись спиной, он влез в свой «Ягуар».

Машина тронулась. Я помахал ему на прощание.

Эти полторы тысячи мне очень пригодились в Нью-Йорке. В Мексику я тогда не попал. Поехал туда с Барбарой через несколько лет.

Спасибо, Ньютон, спасибо.

А сейчас я хочу плюнуть в рожу Джону Бальдессари, знаменитому концептуалисту.

Мне этот американский художник тоже, кстати, нравился. Не так, конечно, как Ньютон, но нравился. А сейчас уже нет.

Я разговаривал с Бальдессари дважды.

Первый раз это случилось в Вене, на вечеринке, устроенной дилером Хьюбертом Клокером. Клокер интересовался мною, купил несколько наших с Барбарой рисунков. И вот однажды, совершенно неожиданно, пригласил на вечеринку в честь старейшего и заслуженнейшего художника Джона Бальдессари из Калифорнии.

На этой вечеринке все ходили перед Бальдессари на цыпочках. Он сидел во главе стола, а вокруг него танцевали матроны и кураторы, критики и коллекционеры. Все любили Джона. И он тоже всех их любил — по капле, по горсточке. Он был похож на волхва — большой, седой, с длинными волосами и бородой, в широких шерстяных одеждах, с величавыми жестами. Настоящий волхв — только не тот, что приносит дары младенцу. Нет, здесь все дары приносились волхву Бальдессари.

В тот вечер я чуть не подрался с немецким художником Альбертом Оленом. Мы сидели с ним рядышком и ели маслины из одной миски, вот он и пристал:

— А есть такие маслины в Москве? А фисташки? А что пьют московские художники? Водку? Виски? Коньяк? Пиво? А чем они закусывают вместо маслин?

— Московские художники едят на закуску говно Виктора Мизиано и Иосифа Бакштейна, — сказал я.

Альберт Олен, кажется, обиделся за московских художников.

Потом Хьюберт Клокер подвёл меня к великому Джону Бальдессари и сказал:

— Вот русский художник, который нарисовал знак доллара на картине Малевича.

Бальдессари посмотрел и сказал:

— Хорошо, хорошо… Чем я могу быть вам полезен?

— Подарите мне ваши ботинки.

На нём действительно были отличные армейские ботинки.

Бальдессари захихикал. Загоготал и Клокер. Он был страшно похож на супердиверсанта Отто Скорцени — огромный, хищный.

Моё искреннее желание получить ботинки было принято за шутку.

Ты болван и чурбан, Бальдессари!

Вторая наша встреча произошла в Цюрихе. Там у Бальдессари открывалась выставка в небольшой, но важной галерейке. Было заранее объявлено, что на вернисаже он будет раздавать автографы, а также беседовать с посетителями.

Мы с Барбарой решили продать ему нашу книгу-лубок «Fuck off and die alone». Эту книжку мы самиздатом напечатали в Лиссабоне. А потом оказались в богатом Цюрихе, где всё так жирно и дорого, как в трусах Ким Кардашьян. Нам нужны были деньги.

Фотомонтажи Бальдессари на этой выставке были мизерные, зато очередь за автографами — солидная.

Наконец мы дождались аудиенции.

— Вы хотите автограф?

— Нет, Джон, лучше купите нашу книгу. Мы тоже можем подписать вам её.

— Книгу?

— Ну да, вот эту, настоящее плебейское порно. Вы сможете подрочить.

Джон Бальдессари был возмущён. Он даже побагровел.

— Уходите, не мешайте нам, — строго сказал то ли галерист, то ли какой-то мелкий холуй.

Чёртов Джон так и не купил у нас книгу, даже её не полистал. Ну и пошёл он в жопу!

Между прочим, самую лучшую нашу продажу мы провели в Вене — с критиком Георгом Шоллхаммером. Есть такой прогрессивный куратор и автор, пишущий о современном искусстве Восточной Европы и прочей ерунде.