Александр Бренер - Жития убиенных художников

В очередном припадке эскапизма я убежал в Лондон, решив никогда больше не заниматься искусством. Я им и не занимался. Я искал иные формы жизни, экспериментировал.

После нескольких бездомных ночей мы с подругой поселились в крошечной каморке в Ист-энде, в вонючем общежитии. Такие комнатушки с общей кухней и платным душем называются там — bedsit. Это самое дешёвое жилье, которое можно найти в Лондоне — и одно из самых унизительных. Крысы скреблись под кроватью, за стеной орали соседи. Но мы надеялись вот-вот оттуда убраться. Мы хотели найти новых товарищей — сквоттеров, автономов. Оккупировать какой-нибудь пустующий дом, зажить коммуной. Так мы позже и сделали. Но это уже другая история. А эта? Она — похвала глупости, радостный кивок катастрофе.

В каком-то кафе на Бриклейн мы познакомились с художниками — да, опять с художниками. Их ведь целые армии, легионы повсюду. Кажется, все двуногие и бескрылые твари превратились уже в художников.

Один из них оказался, впрочем, не только художником, но и куратором (между ними нет разницы). Звали его Энтони Ауэрбах. Он уже несколько лет организовывал выставки в культурном представительстве Австрии в Лондоне. Как он эту работёнку нашёл? Не знаю. Он был из венско-еврейской семьи, бежавшей в 30-е годы в Южную Африку, а потом — в Британию.

Узнав, что моя подруга из Вены и что мы там несколько лет жили, он пожелал взглянуть на наши художественные работы. Но никакого портфолио, слайдов, никакой документации у нас не было — вообще ничего! Не очень-то профессионально, да? Эта безалаберность (на самом деле за ней скрывалась позиция) его удивила, но не обескуражила. Он пригласил нас сделать выставку в австрийском центре уже через месяц. Согласны ли мы?

Да, мы были согласны.

Энтони, разумеется, действовал неосмотрительно. Ничего не зная о нас, предложить проект? Смешно, опрометчиво.

Мы посетили австрийский культурный центр. Институция располагалась в западном Лондоне — в Кенсингтоне, в районе посольств. Там над викторианскими особняками, стоявшими в укромных садиках, болтались на флагштоках полотнища разных стран. Флаг был и на фронтоне культурного института Австрии.

Атташе встретил нас без всякого энтузиазма. Мы были для него никто, ничто, а наши манеры ему не понравились. Но Энтони почему-то очень хотел эту выставку, и настаивал. Никакой атташе не мог его уже остановить.

А я подумал: «Сварганим выставку — позовём на неё сквоттеров. Познакомимся с новыми людьми. Устроим что-нибудь смехотворное — не выставку, а антивыставку». Словом, ещё один эксперимент (забытый концепт в современном искусстве).

Всякая выставка предполагает какие-то работы. Разумеется, бывают выставки и без работ. Например, Майкл Ашер (Michael Asher) делал «пустые» выставки. Но мы не были концептуалистами, нам хотелось до предела набить помещение, чтобы было что ломать.

Мы купили писчую бумагу и фломастеры и нарисовали около ста карикатур под заголовком «Технологии сопротивления». На рисунках изображались разные способы борьбы с властью — от стачек до показа голого зада, от партизанской борьбы до припадков хохота, от ограбления банков до становления ленивцем.

На выданные Энтони деньги мы приобрели дешёвые цветастые ткани, коврики и гирлянды из искусственных цветов. Всё это продавалось в бангладешских и пакистанских лавках в Ист-энде. Купили — и даже сдача на самосу осталась. Вкусные самосы на Брик-лейн.

В условленный срок выставка была готова: рисунки, афоризмы, куски ткани, гирлянды. Все стены в австрийском институте оказались заклеены.

И тут новость: Энтони пригласил на вернисаж рок-группу художников. Будет музыка и буфет.

Что ж, тем лучше.

На открытие народу набилась бездна. Явились знакомые анархисты, мальчишки и девчонки, сквоттеры. Но я был поражён стараниями Энтони: среди гостей виднелись известные люди — Густав Метцгер, Ричард Гамильтон, Трейси Эмин… Как он их заманил? В толпе маячили также Д. А. Пригов и Зиновий Зиник.

Художники играли панк-рок. Громко играли. Но это было почему-то не весело. А скорее уж гадко. Фальшиво, тупо. Мне не нравился солист группы — дизайнер Скотт Кинг. Он был крепко сбит и напыщен. Вскоре он станет уважаемым членом художественного сообщества, будет работать на Ханса-Ульриха Обриста, а пока накачался пивом и хрипел в микрофон, как разозлённый пингвин. И я чувствовал: он меня тоже не любит.

Вообще, тошнотворны тусовки вернисажные! Похабно возбуждение этих разогретых, взыскующих экстаза тел! Вроде бы ищут они человеческой близости и общности, а на самом деле словно кокаин в сортире нюхают! Паскудно и хищно требуют они рассеяния, а ведь искусство, на которое эти толпы так падки, — жестокое, страшное дело. Сколько художников сгинуло! А сколько спятило! А сколько в нищете померло! Видел я Китупа — художника мелкого, втоптанного, видел Лейдермана — художника обозлённого, видел Туомбли — художника сладкого и умудрённого, видел и Келли — художника самоубитого! Видел-перевидел я на своём веку художников — и больно мне за них, и скудно! А толпы зудящие, комариные, зрелищ алчущие — прах они, тлен, суета непомерная. Как это говорил апостол? «Образ мира сего — проходящие», в тумане исчезающие…

Концептуально говоря, публика здесь была не публика, а аппарат спектакля, постав капитала, диспозитив мировой мелкой буржуазии (хотя, конечно, отдельные люди — дело другое).

И вот, обозревая эту пустоту и мерзость в австрийском культурном институте, захотелось мне чего-то иного. Захотелось опять стать фигурой из книги, из фильма — требование души, хорошо знакомое. Не оно ли обуревало музилевского Ульриха? И Дон-Кихота? Это тонкое, как кинжальное лезвие, желание быть сотканным из слов — знакомо ли вам оно? Сие желание, скажу по секрету, есть нежелание быть человеком из плоти — таким как вся эта выставочная публика, как сегодняшний люд. Не хочу. Не хочу. Не хочу.

Ну что ж: не хочу — и не буду!

И подумав это, решившись, я стал крушить нашу с Барбарой выставку. Барбара мне в этом потворствовала. Ведь, собственно говоря, эта выставка была уже не «наша», она была чужеродная. Разве её я хотел создать, когда боготворил гравюры Гранвиля? Разве о таком я мечтал в тёмном азиатском кинотеатре, потрясаясь «Андреем Рублёвым»? Нет, нет…

Я срывал рисунки, гирлянды, коврики со стен австрийского культурного института, я вырывал из чьих-то рук бутылки пивные, я ломал эту ненужную экспозицию. Неужто я возомнил себя Иисусом, изгоняющим торговцев из храма? Или решил, что я — Лев Николаевич Мышкин, опрокинувший вазу в генеральском семействе?

Думаю, я пытался отделить себя от вернисажа. Так муха пытается вырваться из паутины.

Я ломал и крушил, пока не улетел в нокаут.