Вячеслав Репин - Хам и хамелеоны. Том 1

— Многогранная личность наш Павел, ничего не скажешь… — вздохнул швейцарец.

— Русские все многогранные, — проронила Маша, невесело усмехнувшись.

— Нам пришлось выяснять с ним отношения… с Павлом… — поймав на себе ее настороженный взгляд, признался Мариус. — Это было нелегко, поверь. Ведь он теперь фактически живет у нас. Квартирант! Долгие объяснения не привели ни к чему. С ним ведь порой и не знаешь, с чего начинать, с какой ноги танцевать.

В словах Альтенбургера Маше вдруг почудился скрытый смысл. В душе, в который уж раз за сегодняшнее утро, поднялась волна паники.

— Мне даже пришлось вытаскивать его из лап полиции. Да-да.

— Павла?!

— В прошлый раз я не стал про это рассказывать. Расстраивать не хотел… Но я давал ему деньги, — Мариус отвел глаза. — Чтобы не чувствовать себя должником… И деньги были не маленькие.

— Паше?! Но за что?

— За то, что он помогал нам с Лайзой, — помешкав, ответил швейцарец. — С самого начала… В конце концов, он нам помог, надо быть объективным.

— Он что, брал с вас деньги за… посредничество? — изумилась Маша. — Надо же, вот мерзавец!

— Забудем. Дело прошлое. М-да…

— И чего я уж совершенно не понимаю… так это зачем вы дали ему мой московский телефон?

Мариус сокрушенно покачал головой:

— Это я виноват, Маша. Глупость конечно… Уступил его напору… Павел так мастерски разыграл отчаяние, когда ты пропала, и так беспокоился о тебе, после того как я вернулся из Москвы. Говорил, что после разговора с ним ты придешь в себя. Так что… прости меня. Получилось хуже некуда…

— Но не хочется говорить всё время о нем, — мягко сказала Лайза.

— Да-да, — спохватился Мариус. — Знаешь, Мария, мы столько потратили сил, столько времени угробили, средств… Извини, что я говорю прямо, без обиняков. Это без всякой задней мысли, поверь… Мы еще вернемся к разговору о Павле и ваших с ним отношениях…

Маша выжидающе смотрела на Альтенбургеров.

— Мы с Лайзой всё понимаем. Наши беды… беды стерильной пары, у которой есть всё — деньги, свобода, возможность жить, где хочется и как хочется… При сопоставлении с твоими проблемами всё это, конечно — ничто… Мы понимаем, что жизнь у тебя нелегкая. И мы хотим тебе помочь — хотим всей душой! Давай подумаем вместе… Мы в большом — да что я говорю! — в неоплатном долгу перед тобой. У меня никогда в жизни не было долгов ни перед кем, Мария. Тем более странным кажется задолжать человеку, который готов пожертвовать для нас стольким. Мы хотим отблагодарить тебя по-настоящему… — Мариус умолк и, вопросительно глянув на жену, будто хотел заручиться ее согласием, продолжил: — Скажи откровенно, что мы с Лайзой можем сделать, чтобы твоя жизнь стала лучше? Ну, что-то настоящее, понимаешь?

Маша молчала. Вид у нее был затравленный.

— Наверное, среди твоих потребностей есть что-то главное, основное… да? Деньги… это ладно, я понимаю. Но сколько? Возможности у меня, конечно, не такие большие, как мне хотелось бы. Но у нас есть желание тебе помочь не просто деньгами. Мы хотим предложить тебе нечто большее, чем обещали… Давай решать вместе. Что тебе нужно, чтобы твоя жизнь изменилась в хорошую сторону раз и навсегда? — повторил Мариус свой вопрос.

— Квартира, — не думая, сказала Маша. — В Петербурге…

Она смутилась, прикусила губу и снова замолчала.

Мариус изучал ее понимающим взглядом, как будто именно на такой ответ и рассчитывал.

— Во что это может обойтись? — мягко осведомился он.

— Не знаю… Могу узнать.

— А еще что?

— Больше мне ничего не нужно, — быстро ответила Маша.

— Хорошо, я всё понял. Мы вернемся и к этой теме. А теперь… — Альтенбургер подал знак официанту. — Жутко хочется есть. Ты нам посоветуешь, что выбрать?..

И опять всем восторгаясь, опять удивляясь тому, что в московском ресторане могли удовлетворить любую прихоть гостей, а в карте вин обнаружилось «Петит Арвин», нечасто встречающееся и в Европе швейцарское белое вино из кантона Валé, на протяжении всего обеда Мариус ухаживал за Машей, виновато ковырявшей в тарелке филе судака в щавелевом соусе, утопая с ней на пару в какой-то совсем уже невероятной нирване блаженства и отрешенности.

Когда они втроем топтались на углу Тверской прощаясь, Лайза вынула из сумочки мобильный телефон и протянула его Маше:

— Так у нас будет возможность поддерживать связь в любой момент. Сим-карта ваша, русская, наши номера уже забиты в «память». Пожалуйста, звони как можно чаще…

И в те же дни встал вопрос: зачем Маше нужно ехать в Нью-Йорк, если они всё равно решили перебираться в Швейцарию? Почему не поехать рожать в Женеву?

Мариус и Лайза стали ежедневно говорить об этом по телефону, терпеливо убеждая Машу, что так будет лучше для всех. Улететь в Цюрих они могли уже сейчас — вместе. Швейцарскую визу для нее в посольстве Мариусу пообещали оформить на месте, достаточно было прийти на прием к консулу с паспортом…

Но Маша всё тянула с принятием окончательного решения. Она не могла поверить до конца в реальность происходящего. Когда же до нее однажды дошло, что пара всерьез рассчитывает уже в конце недели улететь в Швейцарию вместе с ней и что, предлагая помощь в покупке квартиры, Мариус не бросает слов на ветер — половину он собирался выплатить сразу, другую — позднее, она в очередной раз призадумалась. Странно: чем большее упорство проявляли Альтенбургеры, тем более глубокую внутреннюю неуверенность она испытывала, тем сильнее артачилась и не могла этого скрыть.

Мариус терял почву под ногами, начинал паниковать, настаивал и уговаривал, в самых розовых красках живописал Маше ее перспективы. В сотый раз Мариус уверял, что с главврачом родильной клиники, расположенной в окрестностях Женевы, — большим другом семьи, который уже не одному маленькому Альтенбургеру помог появиться на свет, — всё согласовано в мельчайших деталях. Ее ждали идеальные условия, забота, простые житейские радости, о существовании которых она, похоже, совершенно забыла…

В четвергв Сокольниках снова раздался звонок Четвертинова. Теперь он звонил из Москвы. Хотел срочно увидеться. Им якобы нужно было поговорить о чем-то «ужасно» важном, ради этого он будто бы и прилетел…

От одного вида Павла — заросшего, осунувшегося, с темными кругами под глазами, за час опустошившего пачку синего «Ротманса» — Маше стало страшно и за себя, и за него. Вместе с тем она неожиданно как-то вдруг успокоилась. Исподтишка скручивала жалость, а заодно давала знать о себе и горечь от того, что произошло с ними обоими за последние месяцы, от того, что она не знала, как ей теперь помочь человеку, с которым еще вчера она делила всё.

— А с военкоматом что? Уже не бегают за тобой? — спросила она.