Вячеслав Репин - Хам и хамелеоны. Том 1

Стараясь успокоить брата, Иван как на работу ходил к концу занятий на улицу Зодчего Росси, чтобы забрать племянницу «под заявление» и провести с ней пару часов, а заодно накормить ужином — будь то дома на Гороховой, в кафе или ресторане, — раз уж в школьной столовой девочка питаться отказывалась.

Насчет сестры по-прежнему не было никакой ясности. На все расспросы Ивана Николай отвечал, что Филиппов из службы безопасности ничем, кроме поисков Маши, больше не занимается. Заверения его звучали не слишком обнадеживающе. Николай не вдавался в подробности, но, видимо, и в самом деле нечего было рассказать… На Солянке всё шло по-старому. Грабе лежал с сильной простудой. Нина, что ни день, порывалась ехать в Петербург, но, судя по темпам сборов, могла прособираться до Нового года.

Иван с первого дня жизни в Петербурге просил брата помочь ему с работой — не хотел быть в роли нахлебника. И в конце месяца Николай сообщил, что ему наконец удалось переговорить с кем надо по поводу трудоустройства. Давний друг отца, о котором как-то вспоминали в Москве, тоже из бывших военных, но в отличие от отца дослужившийся до генеральских погон, Дмитрий Федорович Глебов пообещал будто бы пристроить Ивана на денежную работу. Будучи на пенсии, он продолжал работать, не растеряв ни влияния, ни старых связей. Николай просил брата зайти к Глебову как можно быстрее. Генерал ждал Ивана у себя в офисе на канале Грибоедова. Достаточно было предупредить звонком секретаря…

Высокий и подтянутый, с коротким ежиком седых волос, Глебов удивлял неподдельным простодушием и ровно ничем не выдавал в себе человека военного, тем более дослужившегося до звания генерал-майора. Немного раздосадованный тем, что Иван его не помнит, генерал усадил гостя в офисное кресло в своем крохотном кабинете с единственным окном, выходившим на Банковский мост, и неторопливо разглядывал его.

— А я вот помню, как ты… Я могу на «ты»?.. Ты всё гонял на трехколесном велосипеде, когда я в гости к вам приходил… тоже не помнишь? — не мог поверить генерал. — А жили вы тогда… Эх, да что теперь вспоминать?.. Ты вот, если наезжал на кого-нибудь, не хотел прощения просить. Мама, она так тебя уговаривала! Упрямый был уже тогда… Столько лет прошло, а кажется, что вчера было… — Дмитрий Федорович задумался, глядя в окно, морщины у глаз обозначились резче.

Слово «мама», произнесенное чужим человеком, резануло слух. Иван вопросительно молчал.

— Ну а потом, когда ты от армии «косил»… Неужто и это забыл? Были времена, сейчас о них и вспоминать странно. Я, кстати, пытался тогда тебе помочь, даже в военкомат ездил. Но не вышло у меня ничего — отец твой был против. Принципиальный же был до мозга костей…

— Против чего? — помешкав, уточнил Иван.

— Не хотел, чтобы я вмешивался. Пусть, говорит, служит, как все… Ну, вспомнил?

— Это вы?! Вы были… полковником, по-моему. — На лице Ивана написано было искреннее удивление.

— Ну наконец-то! Да… все мы кем-то были… Это я уже потом звание получил. Ты вот отца всё «солдафоном» обзывал. При всех, помню, — сокрушенно вздохнул Глебов. — Как же он обижался, бедняга!

Генерала Глебова Иван действительно не помнил в лицо. И тем более неожиданным казалось, что бывшие сослуживцы, друзья, сверстники — его отец и Дмитрий Федорович — могли вести сегодня столь разный образ жизни. Отец осел в родном захолустье. Рядовой пенсионер, он доживал отпущенное ему в стороне от всего. Глебов же продолжал работать, имел в своей среде вес, авторитет. Это чувствовалось даже по его манере говорить — обо всем и ни о чем, — этот тон выдавал умение пользоваться влиянием, но не прибегать к нему без необходимости.

— Я слышал… про маму, — сказал Дмитрий Федорович. — Прими мои соболезнования. Она была прекрасным человеком, все ее любили. А уж красавица… В нашей части на нее многие заглядывались. Я и сам за ней ухаживал, было дело…

— За мамой?

— Да. Представить трудно, верно. На меня глядишь сейчас — старик. А мама твоя… твой отец большим пользовался успехом. Пришлось отступиться, — развел руками генерал.

— Спасибо, — невпопад обронил Иван.

— Об отце-то расскажешь? Как он там? Неужели всё в огороде возится?

— Да, с огородом у папы свои отношения, — ответил Иван.

— Пришел в себя?

— Не очень.

Иван достал из нагрудного кармана небольшую фотографию, на которой они с отцом были запечатлены у заднего крылечка родительского дома, и протянул снимок Глебову:

— Как постарел, бог ты мой! — изумился Глебов. — Ай-яй-яй…

— Это после всего… после похорон, — сказал Иван. — Вообще он выглядит моложе.

— Можно я себе оставлю?

— Фото? Пожалуйста.

— Да… не успеешь и глазом моргнуть, а жизни — как не бывало. — Глебов закинул руки за голову и, развернув кресло к окну, задумчиво смотрел туда, где в фиолетовых сумерках застыли грифоны Банковского моста, а в свете фонарей клубами роился мелкий снег. — Но расскажи мне, что это за приключение у тебя вышло? Коля говорил, ты в больницу попал?

— Да, хулиганье какое-то. Напали на улице.

— И это в Москве? Мэр же вроде навел там порядок.

Иван пожал плечами: что на это можно было сказать?

— Коля просил помочь тебе. А к себе разве не мог устроить?

— Мог, конечно, но Колина компания занимается компьютерными делами… Интернет, программирование — всё это темный лес для меня. На бытовом уровне я, конечно, не такой безрукий, но в системные администраторы не гожусь.

— А Лондон? Неужто надоела тамошняя овсянка?

— Коля наговорил наверное ерунды, он любит сгущать краски… Просто есть желание пожить дома, в России, вот и всё.

— А к нам почему, в Ленинград?

— Племянница здесь учится. А Питер я и раньше любил: чудесный город, камерный. Москва после Англии кажется безразмерной. Какая-то аномальная конгломерация. Странно жить в таком городе.

— А книги? Еще пишешь, издаешься? — поинтересовался Дмитрий Федорович. — Творческих планов, наверное, воз и маленькая тележка?

— Хочется отдохнуть от планов. Просто пожить, наконец, как все… Не бегать, не суетиться, — ответил Иван. — Иногда приятней просто молчать и слушать, что говорят другие. А литература… есть в ней что-то болтливое. Такое время сегодня. Уместнее помолчать, мне кажется.

— У нас? Или вообще?

— Здесь это чувствуется особенно. В России всё оголено… Слово, сказанное невовремя, — яд. Вот пожил в Москве и думаю, что молчание — это самая трезвая, а может, и самая честная гражданская позиция… в нынешней ситуации.

В знак согласия Глебов кивнул.

— Что ты умеешь делать, кроме как писать?

— Много чего и в то же время… Непростой вопрос, — Иван на секунду задумался: — Три языка знаю, не считая родного. Писал для газет… Дмитрий Федорович, да я чем только ни занимался. Не только здесь, но и там, в Англии, шевелиться приходилось. Не знаю, объяснил ли вам Коля…