Вячеслав Репин - Хам и хамелеоны. Том 1

Николай планировал приехать на дачу с Ниной и дочерью. Обещал прихватить с собой даже Грабе, соблазнив того шашлыками… Однако в субботу вечером опять появился в Кратово один. Уже от ворот, едва он вылез из машины, стало заметно, что он не в духе. Глеб Тимофеевич выгрузил из багажника коробку с продуктами, внес покупки в дом. Николай бросил на черный рояль пачку свежих газет, выставил на стол две бутылки бордо и фляжку «Чивас» для себя.

От Филиппова никаких новостей. Тишина. Такой покой вокруг, умиротворение — словно перед бурей… Николай был раздражен. Он стал вдруг даже высказывать сомнения насчет выдающихся способностей своего сотрудника, которого вчера еще расхваливал без меры. А потом сумрачно проворчал, что на Солянке опять всё верх дном и опять из-за дочери.

— Вот так я и живу. Всё вроде есть. И в то же время ничего нет… Разве это справедливо? — водрузив кулаки на стол, вопрошал он после ужина. — Вкалываешь до упаду, ночи не спишь, совесть пачкаешь, размениваешься по пустякам. А толку? Нет, я никого конкретно не имею в виду. Ни русских, ни страну эту, прóклятую всеми… Как жить без родины? Другой-то нет… Нет, кривого не исправишь… Но вот те, кто не кривой, вот эти — настоящие мерзавцы. Проблема в том, что таких немного. Основная-то масса — ни то ни се. Вот и не знаешь, то ли хаять, как все, то ли втирать себе очки. Я даже патриотов не ругаю. Папа, например, был коммунистом. А кто им здесь не был? Но он же не подлец. Да и что от этих времен осталось в нем, кроме порядочности?.. Ты обратил внимание, сколько здесь грязи? На каждом шагу. В людях, и вообще. А ведь всё держится. Не становится хуже, грязнее. Почему? А я тебе скажу. Странную вещь скажу, смеяться будешь… В России заговор существует. Только не тот, о котором обычно говорят. А заговор добра. Нет, без шуток!

Иван едва ли понимал, что брат имеет в виду, но чувствовал, что тому необходимо верить в существование каких-то смягчающих обстоятельств, которые послужили бы оправданием их бессилия. Иван делал вид, что принимает слова брата за чистую монету.

— Мы, русские, пакт заключили… между собой. Но о нем никто не знает. Этот пакт… он заключается в том, чтобы не гадить слишком сильно, чтобы не преступать черту. Когда припекает, мы соблюдаем условия пакта. Вот тебе и объяснение. Если бы не это, давно бы всё рухнуло. Шестую часть суши превратили бы в полигон, в карьер какой-нибудь горнодобывающий или просто в помойку. Нас бы травили и морили, в резервации бы согнали, как индейцев.

— Красочно, но неубедительно. В карьер как раз и превратили, — возразил Иван.

— Да нет же, ты не понимаешь, что я хочу сказать…

Николай обижался, но от возбуждения не мог выразить свои мысли яснее.

— Сегодня даже говорить на эти темы невозможно, — сказал Иван. — У людей здесь появилась какая-то новая… если не гордость, то упрямство. Им надоело с грязью себя смешивать. Они готовы заклеивать себе глаза, чтобы не видеть правды… Всё правильно. Отдушины нет. Иллюзий нет. Драпать некуда. Везде то же самое. Жить нужно с тем, что есть. Я это иногда в Лондоне чувствовал… когда привык, прижился. А теперь здесь.

— Ты хочешь сказать, что это я глаза себе заклеиваю?

— И правильно делаешь, — заверил Иван. — Без этого невозможно.

— Людям лишь бы поесть и поспать. И время от времени гульнуть как следует, дай только повод. Но так всегда было, даже в военное время, — сказал Николай. — Так что не обобщай. Пир во время чумы — вот что это такое. Но за счет этого целые народы выживали. За счет слепоты. Она иногда спасает.

Иван предпочитал не перечить брату. В споре рождается не истина, но исключение из правил, подумал он; вслух же произнес:

— Ты, Коля, исключение из правил, вот и всё объяснение.

— Ничего подобного! — запротестовал Николай. — Просто я не мизантроп, Ваня. Я к людям отношусь хорошо… в принципе. Глупо звучит, конечно. Даже не знаю, как сказать правильно. Эти вещи невозможно сформулировать. Язык всё коверкает. Мне нравится компания, общество людей. Мне нравится, когда вокруг курят, выпивают, галдят. Меня не пугают в людях недостатки, понимаешь? Наверное, потому что хорошо их понимаю, эти недостатки. А может, потому что во мне самом их — море. Зато всё ясно… Знаешь, когда человек перестает быть глупым? Когда он понимает, что он дурак…

В воскресенье вечеромИван уехал с братом на Солянку, чтобы с утра увидеться с Дмитрием Федоровичем. Оказавшись в Москве по своим делам, Глебов дозвонился на Солянку, а затем Ивану в Кратово, предложил пообедать вместе, хотел обсудить кое-что срочное и заодно намеревался свести Ивана с одним человеком, с которым тот якобы был заочно уже знаком, и им-де есть о чем поговорить…

За стойкой при входе в главный зал ресторана вместе с Глебовым сидели двое. Один — лет шестидесяти, плотный, в сером костюме. Другой — помоложе, лет тридцати, в черном блейзере и шарфе.

Пожилого Иван узнал сразу. Условно — Долгоусов. По версии теледиктора — Вереницын. Перед Иваном был тот самый «кандидат» с фотографии, на которого он писал однажды «голограмму», занеся его в категорию «гладких». Это ему они с Глебовым перемывали косточки во время последней встречи.

С дружеской улыбкой Дмитрий Федорович протянул Ивану сухую ладонь для пожатия и познакомил его с Аристархом Ивановичем. Вереницын-Долгоусов работал в Думе. По совместительству. Кроме того, возглавлял «Фонд по развитию» — это было выведено на визитке, которую он протянул Ивану с каким-то холодным достоинством. Молодой человек в клетчатом шарфе оказался просто его помощником.

— Фонд государственный или частный? — полюбопытствовал Иван.

— Мы и сами еще не поняли, — отшутился Вереницын, сканируя его маленькими серыми глазами. — Ведь мы чем только не занимаемся, боже ж ты мой! Кстати, я знаком с вашим братом. С Колей мы еще… Да что вспоминать… Прекрасный парень.

Фамильярность тона, да и слово «парень» неприятно задевали. Иван выжидающе смотрел на Глебова.

Помощник Аристарха Ивановича меж тем стал прощаться: ему нужно было куда-то ехать.

— Дмитрий Федорович расхваливал ваши таланты, — неторопливо продолжил Вереницын-Долгоусов, когда они перешли в глубину зала к заказанному столу.

Глебов тем временем внимательно изучал меню, делая вид, что за разговором совершенно не следит. Его нейтралитет немного выбивал Ивана из колеи.

В глаза бросалась необычная манера Вереницына-Долгоусова улыбаться одним губами. Глаза его при этом оставались непроницаемыми и холодными.

— Иван Андреич, я хотел бы сделать вам предложение, — предвосхитил Вереницын-Долгоусов все предположения на свой счет. — Вы могли бы принять участие в одном важном деле… Удивлены? Впрочем, ваше удивление понятно: ведь мы практически не знакомы. Хочу рассказать вам о сути моего предложения. Речь идет о репатриации нашей собственности из-за рубежа. А принадлежит она… — Вереницын-Долгоусов многозначительно умолк, а потом продолжил: — Принадлежит эта собственность Романовым… Да-да. Но не только им…