Вячеслав Репин - Хам и хамелеоны. Том 1

— Насчет Швейцарии… Как фамилии этих людей? — спросил Николай.

— Я же объясняю вам… — Павел осекся и замолчал.

— Где она теперь?.. Маша! Где, я тебя спрашиваю?! — прикрикнул Николай.

Озираясь по сторонам, Четвертинов просипел:

— Не знаю.

— В Женеву с кем она улетела? Одна или с кем-то? — настаивал Николай.

— Точно не знаю…

— Так, хватит… — побагровел Николай, при этом он медлил. — Слушай внимательно… Если хоть один волос упадет с ее головы…

— Да хватит уже угрожать! — не выдержал Павел. — Мне скрывать нечего! Я вам говорю всё как есть! Всё, что знаю… Я хочу помочь ей. И вам! Неужели непонятно?! Увезли ее…

Теряя самообладание, Николай сдавленным голосом спросил:

— Что значит увезли? Кто увез? Куда?

— В Швейцарию.

— Швейцария — не уссурийская тайга. На каждом шагу кабины есть телефонные. Ее одну увезли? С ребенком?

— В том-то и дело… Долго человека взаперти не продержишь. Она сообщит о себе, я уверен… Если, конечно, там всё в порядке. А ребенок… — Четвертинов осекся. — Ребенка увез я… в Финляндию. Так получилось… Я не мог по-другому.

— В Хельсинки… по подложным документам, — задыхаясь, поправил Николай. — И где теперь ребенок?

Четвертинов затравленно смотрел на Николая, словно прикидывал, чем может грозить ему новое признание.

— Мальчика я отдал Альтенбургерам… Они приезжали в Хельсинки.

— Альтен… как?

— Альтенбургеры. Мариус и Лайза… Малыш жив и здоров. Не стоит о нем беспокоиться. Я уверен… Они просто помешаны на этом ребенке… Он жив и здоров, — повторил Четвертинов.

— Пиши, вот здесь… — Николай сунул Павлу в руку перьевую ручку и бумажную салфетку. — Адресок пиши.

— Адрес я не могу вам дать.

— Не можешь… Да я… с языком из тебя его вырву! — багровея, пригрозил Николай.

После секундного колебания Четвертинов взял салфетку и, полюбовавшись гравировкой на золотом пере «Монтеграппы», повторил:

— Не настаивайте, не могу.

— Ты не можешь… — ошалело пробормотал Николай и в тот же миг через стол сгреб собеседника за ворот кожаной куртки, подтянул к себе и процедил ему в лицо: — Зато я могу! Могу размазать тебя по стене… тварь! Прямо здесь и сейчас!

В ярости Николай сдавил Четвертинову горло. Тот налился кровью, опрокинул стул. Со стола со звоном полетела посуда.

Два силуэта — Андрея и его напарника — мгновенно выросли перед столом. Начался всеобщий переполох. Напуганные официантки опасливо выглядывали из-за буфетной стойки, разделявшей зал на две части. В дальнем конце заведения появился невысокий средних лет мужчина в галстуке — по-видимому, сам хозяин или управляющий. Со стороны кухни выглянул краснолицый здоровяк-повар в белом колпаке.

Николай разжал пальцы. Четвертинов, будто пружина, отлетел в сторону. Андрей и его помощник, не понимавшие намерений хозяина, оказались отгороженными от Четвертинова спиной подошедшего. Воспользовавшись заминкой, Павел бросился в свободный проход. Повар попытался остановить его, но лишь сорвал с него шарф. Опрокидывая стулья, телохранители рванули к выходу вдогонку за беглецом…

Через пятнадцать минут оба вернулись ни с чем. Четвертинов скрылся в подворотне. Уже стемнело. В темноте его и потеряли.

Последним на входе показался Филиппов. Он подозвал повара и хозяина. Всё еще возбужденный, с трудом переводя дыхание, Николай стал извиняться за инцидент, выразил готовность возместить ущерб.

На радостях, что всё обошлось лишь битой посудой, и повар, и хозяин испуганно кивали, явно не желая дальнейших осложнений.

Николай извлек из бумажника две стодолларовые банкноты, добавил еще одну, сунул деньги хозяину и вышел следом за Филипповым.

Впервые на своем векуАндрей Васильевич видел такую большую и фешенебельную дачу. Удивляли не столько габариты и роскошь, с которой дом был обставлен, сколько тот факт, что заправляли всем этим хозяйством его сыновья.

Андрей Васильевич обходил кирпичные пристройки во дворе, где аккуратной поленницей высились запасы березовых дров, и примыкавший к ним крытый гараж на две машины, с неменьшим любопытством изучал систему освещения, снабженную датчиками движения, благодаря которым свет на всем участке загорался автоматически, стоило кому-нибудь появиться в зоне видимости приборов. По двору, время от времени спускаясь в подвал к отопительному агрегату, сновал сторож: всё никак не мог отрегулировать температуру в батареях.

Наблюдая за ним, Андрей Васильевич вытаптывал снежок перед спуском в подвал. Тут они и разговорились. Чуть больше пятидесяти, а по виду старик стариком, сторож без умолку чесал языком, едва до него дошло, кто перед ним. Иван Семенович рассказывал обо всем подряд: о соседях по даче, о недавней эпопее, случившейся у родственников, которые жили на краю поселка и держали приусадебное хозяйство. Родне пришлось объявить войну наглому хорьку: по ночам зверек повадился душить кур, разгрызал птице головы. Наговориться вволю сторожу приходилось, видимо, нечасто.

Андрей Васильевич не без интереса внимал рассказу, задавал вопросы. Краем уха он слышал голос Николая, доносившийся через открытую форточку из кухни, где мелькали силуэты невестки и сыновей. В ночном полумраке дворового закутка, где они со сторожем топтались, Николай не мог его видеть, поэтому и дал волю языку, с жаром твердил о случившемся днем в городе. По обрывкам фраз Андрей Васильевич понял, что речь идет о Маше, о Четвертинове, с которым дочь уехала в Америку; периодически почему-то в разговоре упоминалась Швейцария.

Сыновья что-то скрывали от него? Сам факт, что ни дома, ни по дороге на дачу они ни словом не обмолвились на эту тему, свидетельствовал о том, что на голову семье обрушились какие-то новые неприятности и, судя по тону старшего сына, такие, что говорить о них во всеуслышание язык ни у кого не поворачивался. Андрей Васильевич боялся даже строить предположения на этот счет…

В Москву он приехал утренним поездом, уже не надеясь, что дети выберутся к нему на праздники. День пролетел в суете, в телефонных звонках, в бессмысленной беготне за нескончаемыми покупками — не хватало то одного, то другого. Даже обедали врозь и в разное время. До подмосковного Кратово, где на время поселился младший сын, добрались только к девяти вечера.

Встречать Новый год предстояло в чужом доме. И от самой этой мысли благополучие старшего сына казалось отцу-пенсионеру зыбким, несмотря на огромную квартиру на Солянке и размах намечаемых празднеств. Сквозь внешнюю мишуру проглядывало неблагополучие куда более плачевное, чем элементарная необеспеченность: того, что принято называть домом, у сыновей не было — ни у одного, ни у другого…