Линара Тимиргалиева - Werfuchs

Макс поднял сыночка, подбросил, повертел, отчего тот радостно залепетал несуразицу.

— Что будет с Питером, Макс?

— Что с тобой будет, Питер, а? — спросил Макс сына и ткнул его в нос, — Да хорошо всё с тобой будет, ты же мой сынок! А если будешь превращаться в лисёнка, как мама, то я тебя научу как жить с людьми, да, Питер? Скажи "да-а-а".

— Да-а-а!

Вера сбежала. Не очень человечный, но человеческий поступок. Похоже, она наконец стала человеком.

После аварии, моя бедняжка Эльжбета ходила с тростью. От трости она потом избавилась, а от хромоты — нет. Физиологическая особенность, дефект человеческой конструкции и всё же некоторая привлекательность.

— Шевели ногами, Хромуша! — на что в ответ я получил дружеский удар кулачком в плечо.

Мы разгуливали вдоль каменного берега Эльбы, к Рыбному рынку. В водах реки плескалось уходящее Солнце.

— Не люблю реки, озёра и моря, — сказала Хромуша.

— Почему?

— Посмотри какие волны беспорядочные. Нет структуры...

— Как в партии?

Вечер наставал, но в свете не было недостатка. На площади перед рынком горело пламя и кружил бумажный пепел. Люди в униформе доставали из багажников автомобилей перевязанные бечёвкой стопки книг и кидали их в огонь. Здесь был и герр СС со своим устройством. Пламя освещало и его лицо, я видел на нём чудовищную усталость. Он наверняка очень устал сжигать всё подряд.

Среди толпы зевак, мы встали рядом с гимназистом, который кидал книги в костёр из своего портфеля.

— А что это ты кидаешь? — спросил я.

— География... Физика... Английский язык...

— Зачем?

— Не хочу учиться! Буду убивать евреев!

Огонь разжигал как типографскую бумагу, так и глаза и сердца людей. Я не понимал почему, но все были воодушевлены. Я обнял мою Хромушу и поцеловал. Наши щёки ласкало тепло огня.

Когда мы вернулись в нашу комнату, всё в том же доме фрау Штайзер, в ней уже были поклеены хорошие обои, переложен пол и приобретена мебель с красивыми покрывалами.

— Ты не забыл поставить пиво в холодильный шкаф? — спросила Эльжбета и скинула шляпку на кровать. Она разрушила причёску и привела волосы в естественный вид.

— Смотри что тут у меня! О-оп! — Эльжбета вытянула из сумка пачку голландских сигар.

На цветной картонной коробке красовался "Урок анатомии" Рембрандта.

— Видишь, что написано? "Пять прекрасных сигар", — она открыла пачку, — Один, два, три, четыре... а где же пятая? Ой, а я её уже выкурила, как неловко! Достань, пожалуйста, пиво.

Бутылка "Договора в Мюнхене". Тёмное, чешское. Мы сделали по глотку.

Эльжбета вылизала сигару и принялась разматывать с неё табачный лист, как старый бинт на раненном бойце.

— Обмотай вокруг горла, — попросила она, — как шарфик.

Холодная бутылка потела и отдавала влагу листу.

Эльжбета приготовилась препарировать сигару ножницами. Изображение на коробке обрело смысл.

— Так и не узнал, что там с Верой? — она потрошила внутренности сигары на широкую тарелку.

— Нет. Сбежала, совсем. Такой человеческий поступок!

— Да-а-а, да. Я думаю она вернулась в лес. Сейчас в лесу хорошо. На поляне ягоды растут.

— Она сказала, что мы живём при нацистском режиме, и людей отправляют в лагерь за инакомыслие. Тебе как, нравится работать в государственной пропаганде?

— Да, работёнка ничего.

— А вину не чувствуешь, и ответственность?

— Ну, мы может и не правы, а прав кто-то другой совсем. Но тот, другой, ничего не сможет изменить.

Она размельчила что-то в маленькой металлической коробочке из-под крема для лица и сменила этой россыпью прежнее содержимое сигары. Затем обмотала её влажным табачным листом с бутылки. Подожгла, закурила.

— Просыпаясь утром, ты не чувствуешь вину за то что мы не рожаем детей? — задумалась она и выпустила пару молочных колец дыма.

— Ещё не время. Если меня в армию заберут, ты будешь меня ждать?

— Конечно.

— А если война?

— Война будет недолго. Пара месяцев и вернёшься целёхонький. Ты мне только сувенир привези. А сейчас на, возьми мой сувенир тебе.

Я взял из её рук сигару, у которой Эльжбета пересадила внутренности. Затянулся и почувствовал одну лишь любовь.

Мы с ней поженились, а потом меня призвали в армию.

— Дружище, у тебя есть покурить?

Парня звали Лука Подмешиль.

— Меня Лукой звать, фамилия Подмешиль. Я с Берлина.

— А почему фамилия такая странная?

— Знаешь, как говорят? "Одна бабка — чешка, другая — венгерка". У меня родственники все из Восточной империи.

Я поделился с ним папиросой, ведь сидеть нам вместе ещё очень долго. Наш автобус перебирал колёсами неторопливо, как сытая лошадь. Асфальт на дороге был наливной, тёплый от летнего солнца. За пыльным окном — наши европейские пейзажи: милые сердцу лоскутные поля и игрушечные зелёные деревца. Мечта для художника-националиста.

Нас развозили по нашим частям. Нас — лохматых и стриженых, в мокрых от пота рубашках, в куртках, в кепках и картузах, прятавших под своими козырьками беспокойные и усталые глаза.

— Зря ты женился, дружище, — сказал мне Лука — не дождётся ведь! Ещё не обрюхатил?

Я улыбнулся.

— Нет.

— Точно убежит! — ухмыльнулся он.

— Я тоже был женат, — начал Лука. — Красивая она была. Польские у неё корни, славянские. Стройная такая, не как наши немки... угловатые. Сильно мы друг друга любили. Занимались любовью как звери, животные. Начинали в спальне — переходили в гостиную. Из гостиной переходили на кухню, из кухни в ванную. Всё было замечательно, но вдруг она будто похолодела. То лежит какая-то вялая, жалуется на головную боль. То суп забудет посолить. Я спросил: "В чём дело, дорогая?". Она ответила "Мне скучно, я тоже хочу работать". Я сказал, что моя жена не должна работать, она должна вести хозяйство, воспитывать наших будущих детей, планировать расходы и делать накопления — ведь так лучше для Рейха! Она замямлила и всё-таки я сдался, сказал: "Хорошо, выбирай любую работу, хочешь — почасовую, хочешь — полный день, решай сама". И она так и поступила. А работал я тогда коммивояжёром, продавал обувь. Выезжал на два-три дня каждый пару недель, обычно ездил на юг, в Саксонию. Когда и она стала работать — то всё стало вновь хорошо. Не так, когда она была домохозяйкой, но тоже неплохо. А потом она начала пропадать. Я как-то раз вернулся из очередной поездки, ожидал увидеть любящую жену — а её и след простыл. Уже восемь вечера, потом десять, потом три часа ночи, и её всё нет. Я сказал себе: "Успокойся, ведь она могла сходить к сестре, к подруге, навестить свою мать". Я что-то такое от неё и услышал на следующий день. Но это повторилось. Я представлял себе её мужчин, воображаемых фабрикантов, бюргеров, смазливых адвокатов, или того хуже — каких-нибудь строителей или узколобых грузчиков. Наконец я сказал ей что вернусь очень и очень поздно, что она может ложиться спать и не ждать меня. А сам я никуда не поехал и сел за мусорными баками, с термосом кофе и коньяком. Через пару часов стемнело и она вышла, прошла несколько кварталов и исчезла в жилом доме, из бурого, красного кирпича. На табличке у входа значилось четыре фамилии, ни одной из них я не знал. Я вошёл, поднялся на второй этаж и приоткрыл незапертую дверь. Внутри — темно, горит одна единственная свеча, и в тусклом свете я увидел свою жену в объятиях другой женщины. Я спустился, вернулся домой, почистил зубы и... задушил её поганую кошку своими руками!