Линара Тимиргалиева - Werfuchs

Лука был забавным парнем. Жаль, больше я его никогда не увидел.

Я собирал на заводе пулемёты, мне же из них теперь и стрелять. Меня вновь этому учили, и я по привычке хорошо с этим справлялся. Получил даже грамоту, "за самую короткую по времени сборку и разборку пулемёта MG34".

Нас изнуряли, гоняли строем и заставляли орать. От такого звереешь, звериная природа внутри тебя рвётся наружу. Хорошее чувство, подлинно мужское. Хочется кого-нибудь убить. Пусть только командир пальцем укажет кто сегодня у нас враг. Всех уничтожим.

Быть может, Вере и понравилась больше её животная, хищническая часть, и теперь где-то рядом, в лесах, она гоняет зверьков поменьше и разделывается с ними своими клыками.

Эльжбета меня не забывала и писала письма:

Привет, солдатик! Ты всё время просишь рассказать, как нам тут живётся, а ведь тебе покажется всё это скучным. Небось, бегаешь с такими же сорванцами, играешься как в детстве во дворе, только пушки у вас теперь не деревянные! Я всё работаю в НС-Фраунварте. Дома без тебя тихо. Фрау Штайзер умерла неделю назад, сердечко у бедной старушки не выдержало. Никому она своё имущество не завещала, и дом продал банк на аукционе. У неё в комнате скопилась пребольшая куча китайских кукол, не знаю куда их и деть. Отдам, наверное, в местный музей. Новый хозяин, герр Шульц, такой скромняга! Он и плату за комнату требовать боится. Тебя вот нет, и мне приходится себя занимать. Кучу всего перепробовала. А недавно я прыгнула с парашютом вместе с подругами! Не хотела тебе писать, боялась что отговоришь. Дух захватывает! Земля наша сверху, чтоб ты знал, как одеяльце из кусочков ткани. Скоро у меня недельный отпуск, и подруги тянут меня теперь в Альпы кататься на лыжах. Я ещё думаю над этим. А ты что скажешь, служивый? Посижу, подожду твоего ответа. Я виделась с Максом, думала помогу ему за сыном ухаживать. А он оказался гордый папаша, говорит не хочу ни нянек ни служанок, буду воспитывать сам своего Питера. Сильный он, этот Макс. И ты тоже сильный будь! Жду тебя, целую, люблю!

Твоя Эльжбета

или если так уж хочешь — твоя Хромуша

Герр Ульбрихт и герр Ян были такого же звания как и мы все в казарме — шутце, но служили они на год больше чем мы. Поэтому и звали их "геррами".

В тот день они захотели послушать концерт. Расположились на облезлом кожаном диване в комнате отдыха. Наш третий учебный пулемётный расчёт в составе номера второго, то есть меня, и номера первого, то есть моего наводчика Гальярди, без оружия и обмундирования занял позицию за диваном и молча ждал команды. Говорить нам не разрешалось, чтобы не выдать своё расположение вероятному противнику.

Первой командой стала "дай покурить" от герра Ульбрихта, поданная бесшумным жестом. Я дал ему папиросу и зажёг её спичкой.

— Сыграй чего-нибудь, Франтишек, — сказал он.

Франтишек, временно получивший звание музикершутце, занёс свои сухие длинные пальцы над расцарапанным фортепиано.

— Что хотите послушать? Баха? — сказал он и шмыгнул носом.

— Не-е-ет, — ответил герр Ян и нетерпеливо подал команду "давай кофе" наводчику Гальярди, — Бах подходит в восемь утра.

— Моцарт? Может, Бетховен? — снова поинтересовался Франтишек.

— Слишком рано, — сказал герр Ян и отпил кофе. — Моцарт хорош в восемь вечера, а музыка Бетховена очень глубока, придётся ещё и много думать, размышлять. Он хорош для полуночи.

— Какой ты привереда, Ян! — сказал герр Ульбрихт и стряхнул пепел в заботливо предоставленную мной пепельницу.

— Давай лучше старину Гайдна — махнул рукой герр Ян.

Франтишек забегал пальцами по клавиатуре, и мне показалось что это и не пальцы вовсе а очумелые пауки давят на клавиши лапами. Звуки слились в задорную композицию.

"Давай газету" скомандовал герр Ян и получил её.

—Пятнадцатого июня, в лагере Вахтель — стал читать он — получил смертельное пулевое ранение в шею гренадер Лука Подмешиль. Комиссия установила, что гренадер Подмешиль выстрелил сам в себя из своего ружья во время несения караульной службы. Комиссия склонна предполагать, что причиной явилось не неосторожное обращение с оружием, а психическое состояние гренадера Подмешиля. Незадолго до призыва в армию, он развелся с женой и тяжело переживал расставание.

— Дурачьё! — воскликнул герр Ульбрихт. — Столько раз им вдалбливаешь устав, а всё равно стреляются.

— М-да, — вздохнул герр Ян. — Столько парней из-за баб полегло. Больше, чем из-за войны.

Он тоже закурил, ещё одну из моих папирос, в ещё одной из воинских частей, в которых я побывал.

В конце лета, рано утром, нас подняли по тревоге. Раздали не по одному, а по два цинка с патронами и погрузили в бронемашины.

Когда выехали на ровную дорогу, все решили немного вздремнуть.

— А куда мы едем? — спросил я у командира взвода, ему спать было не положено.

— На восток, — ответил он. — К Польше.

— А зачем?

— Не знаю. Говорят, через Россию в Индию пойдём, отбирать колонии у англичан.

Он посмотрел на своих подчинённых, стрелков мотопехоты — они спали, обнимая свои автоматы.

— Не люблю я в этих передвижных гробах сидеть! — сказал он мне. — Если на мину вдруг наедем, или гранату закинут, то расплющит нас тут всех.

Я вдруг провёл ладонью по макушке каски.

Командир сказал что-то ещё, но я уже заснул.

Проснулся лишь от пинка в бедро. Тело моё выскочило из кузова, как делало это десятки раз на учениях.

— Да не туда, твою мать! — крикнул кто-то мне совсем рядом, и я развернулся.

Впереди, по ровному зелёному склону, на нас ползли мордатые стальные коробки. Они выдохнули дым и через мгновение грохот оглушил нас.

— Что ты мешкаешь? — поймал меня за руку мой наводчик — Ставь пулемёт.

Уже не помню, как его звали, через пару часов он умер.

Ах, милая моя Эльжбета. Здесь очень плохо, очень тяжело. Мы все падаем, выбившись из сил: голодные, иногда всё ещё живые — на сырую, развороченную землю. Я пулемётчик. Ношу на себе эти тринадцать килограммов стали. Если б ты родила ребёнка после свадьбы — он столько бы и весил сейчас. Я ставлю его на позицию, кормлю патронами. В патронах разрывается порох, и вылетевшие на свободу пули я пытаюсь скормить нашим врагам. Но обычно, пули просто падают в землю. Как семена, которые никогда не прорастут. Среди патронов в ленте есть трассирующие. Когда стреляешь ночью — в небе протягиваются светящиеся нити, зелёные или красные. Красиво, но страшно. Я чищу и смазываю, меняю запчасти. Меняю горячие стволы на холодные, достаю их рукавицей. Так же, как доставал противни с твоими пирогами. Мне они снятся, эти пироги. И даже не капуста или мясо в них, а корки. Ещё мягкие, оттого что горячие и только-только из печи. Я сижу, я лежу, прячусь. Я ем суп из говядины в железной миске. Иногда я бегаю, прыгаю, удираю со всех ног или догоняю своих. Но больше всего я иду. Идти тоже тяжело. Стальной ребёночек Рейнметалла за спиной, разваливающиеся от сырости ботинки, грязь разбитых дорог. Я переболел тифом. А вот от вшей так и не избавился, как ни старался. Я много думаю и много вспоминаю. Мне всегда представлялось, что такие мимолётные события в моей жизни, как например разговор с Карлом, циничные речи Веры о людях, россказни отца, которые я предпочитал не слушать, твой вздох, прикосновение к твоей коже — что всё это мимолётно и имеет мало значения. Теперь я вижу, что из таких незначительных событий и состоит вся жизнь. Всего лишь цепочка прозаичных банальностей. Всего лишь... Я хочу обрести всё это снова. Ожидать, стоя в очереди в магазин. Разговаривать с тобой ни о чём, лёжа без дела. Ходить на работу и сетовать на начальника. Плакать. Смеяться как дурак над дурацкими шутками. Выпивать. Хочу вернуться. Не хочу умирать.