Дэвид Митчелл - Тысяча осеней Якоба де Зута

– Объясните, лейтенант, что вы имеете в виду.

– Что, если видеть в голландских обитателях Дэдзимы не препятствие на пути к англо-японскому договору, а ключ к нему? Если коротко, сэр: вместо того чтобы сломать голландскую машину торговли в Нагасаки, мы ее починим, а затем реквизируем.

– Десять саженей! – кричит лотовый. – Десять с третью…

– Лейтенант не забыл, что у нас война с Голландией? – Рен все слышал. – Почему они вдруг станут сотрудничать с врагом? Если вы все еще рассчитываете на те писульки, что голландский король Билли настрочил в Кью…

– Может быть, второй лейтенант будет так любезен и позволит первому лейтенанту закончить свою мысль?

Рен издевательски кланяется вместо извинения. Пенхалигон испытывает жгучее желание отвесить ему пинка…

«…если бы не твой тесть-адмирал, да и боль из-за подагры будет адская».

– Крохотная Нидерландская республика, – продолжает Ховелл, – смогла бросить вызов могуществу Испании и Бурбонов только благодаря своему гениальному прагматизму. Десять процентов прибыли – назовем это «платой за посредничество» – значительно лучше, чем сто процентов от ничего. Меньше чем ничего: если в этом году корабль с Явы не пришел, они еще не знают о банкротстве Объединенной Ост-Индской компании…

– И о том, что потеряли жалованье за годы службы и все доходы с персональной торговли, зафиксированные в бухгалтерских книгах Компании! – осеняет капитана. – Бедняги Ян, Пит и Клаас остались нищими и к тому же застряли среди язычников.

– Без всяких средств, – прибавляет Ховелл, – к тому, чтобы снова увидеть родину и близких.

Капитан смотрит на город:

– Когда голландцы поднимутся на борт, мы им откроем, что они осиротели, и выставим себя не агрессорами, а добрыми крестными. Одного можно будет отпустить на берег – пусть перетянет соотечественников на нашу сторону и заодно объяснит японским властям, что в будущем «голландские корабли» станут приходить не из Батавии, а с острова Принца Уэльского.

– Захватить голландскую медь – значило бы убить золотого гуся торговли. А если мы продадим шелка и сахар, которые лежат у нас в трюме, и уйдем отсюда с чуть менее легальным грузом, сможем возвращаться каждый год, к вящему обогащению Компании и Империи.

«До чего же Ховелл напоминает мне меня, когда я был моложе и крепче», – думает Пенхалигон.

– Команда возмутится, – замечает Рен, – потерей награды за трофеи.

– «Феб» – фрегат Его Величества, а не пиратский корабль, – отвечает капитан.

Он возвращается к старшине шлюпки, с трудом скрывая боль в ноге.

– Распутывайте все, что у вас там в лучшем виде, мистер Флауэрс. Мистер Малуф, передайте, пожалуйста, майору Катлипу, пусть загружает своих людей в шлюпку. Лейтенант Ховелл, мы полагаемся на ваши познания в голландском языке; постарайтесь заманить парочку жирненьких голландских селедок в шлюпку, не зацепив местную рыбу…

Миновав береговые укрепления, «Феб» бросает якорь. Шлюпка неторопливо движется к встречающим; на веслах морские пехотинцы, переодетые матросами. Старшина Флауэрс у руля, а на носу сидят Ховелл и Катлип.

– Этот порт Нагасаки, – замечает Рен, – можно сравнить с портом Маон…

В прозрачной воде проплывает косяк серебристых рыб и вдруг резко меняет направление.

– …Расставить бы здесь четыре-пять укреплений на современный лад, к нему и не подступишься.

Рисовые поля узкими изогнутыми полосками расположились на уступах по склонам гор.

– Такая гавань зря пропадает, – сокрушается Рен. – Этим отсталым туземцам лень приличный флот построить.

Над холмистым мысом поднимается черный дым. Пенхалигон пробует спросить Сниткера, не может ли это быть условный сигнал, но ответ понять невозможно. Капитан посылает за Смейерсом – помощником плотника, умеющим говорить по-голландски.

Сосновые чащи на склонах – отличный источник древесины для мачт и рангоута.

– Очень красивый залив. – Лейтенант Тальбот решается подать голос.

Женственный эпитет раздражает Пенхалигона, и он невольно начинает сомневаться, разумно ли было включать того в экипаж – сделать это пришлось из-за смерти Сэма Смайда в Пенанге. Потом вспоминает собственное тоскливое одиночество в бытность свою третьим лейтенантом, в ловушке между ледяной неприветливостью капитана и отторжением бывших товарищей-мичманов.

– Да, мистер Тальбот, недурное зрелище.

Внизу, в гальюне, кто-то сладострастно стонет.

– Я читал, – говорит Тальбот, – что японцы любят называть свое царство разными цветистыми именами…

Невидимый матрос издает громовой оргазмический рык облегчения…

– …«Страна тысячи осеней» или «Корень солнца».

…и какашка плюхается в воду с силой пушечного ядра. Уэц звонит три склянки.

– Когда видишь Японию въяве, – говорит Тальбот, – эти поэтические названия кажутся совершенно точными.

– Я, – говорит Рен, – вижу хорошо укрытую гавань, где могла бы разместиться целая эскадра.

«Какая там эскадра, – думает Пенхалигон, – здесь и целый флот бы разместился».

Сердце его бьется быстрее. Перед мысленным взором возникает видение будущего: «Британский Тихоокеанский флот».

Капитан представляет себе пловучий город, состоящий из британских линейных кораблей и фрегатов…

Пенхалигон рисует в воображении карту северо-восточной Азии с британской базой в Японии…

«Возможно, – мелькает дерзкая мысль, – вслед за Индией и Китай окажется в сфере нашего влияния…»

Мичман Малуф возвращается со Смейерсом.

«…И Филиппины тоже были бы наши, только руку протяни».

– Мистер Смейерс, будьте так добры, спросите мистера Сниткера, что значит этот дым…

Беззубый амстердамец щурится, глядя на дым над трубой камбуза.

– Вон тот черный дым над мысом.

– Есть, сэр!

Смейерс, показывая пальцем, переводит вопрос, на что Сниткер отвечает без малейших признаков волнения.

– Он говорит, ничего плохого, – переводит Смейерс. – Крестьяне осенью выжигают поля.

Пенхалигон кивает:

– Спасибо. Побудьте пока здесь, вдруг еще понадобитесь.

Он замечает, что флаг – голландский триколор – запутался, обмотавшись вокруг утлегаря.

Капитан оглядывается, и на глаза ему попадается мальчишка-полукровка с курчавыми волосами, заплетенными в косицу. Он занят тем, что треплет пеньку.

– Хартлпул!

Парень, отложив веревку, подходит к нему:

– Да, сэр!

Лицо Хартлпула говорит о детстве без отца, привычке к обзывательствам и замечательной жизнестойкости.

– Распутай, пожалуйста, мне этот флаг, Хартлпул.

– Сэр!

Босоногий мальчишка, перемахнув через планшир, балансирует на бушприте…

«Сколько лет назад, – задумывается Пенхалигон, – я был таким же шустрым?»