Дэвид Митчелл - Тысяча осеней Якоба де Зута

Появляется старший артиллерист Уолдрон.

– Наводить пушки с правого борта, сэр?

– Пусть все двенадцать выстрелят через три или четыре минуты, мистер Уолдрон. Приступайте.

– Есть, сэр!

Слышно, как он внизу командует:

– Заряжай наших толстунчиков!

Тальбот возвращается со Сниткером. Голландец явно не знает, как ему следует держаться.

– Мистер Ховелл, одолжите Сниткеру подзорную трубу и попросите опознать людей на Дозорной башне.

В ответе Сниткера можно разобрать имя «де Зут».

– Он говорит: тот, который с палкой, – доктор Маринус, а в дурацкой шляпе – де Зут. Обезьяну зовут Уильям Питт.

Сниткер по собственной инициативе еще что-то говорит Ховеллу.

Пенхалигон прикидывает расстояние – примерно пятьсот ярдов.

Ховелл продолжает:

– Капитан, мистер Сниткер просил вам сказать, что если бы вы его выбрали консулом, результат был бы совсем иным, но если бы он знал, что вы – вандал-разрушитель, ни за что не привел бы вас в эти воды.

«Как удачно, Ховелл, – думает Пенхалигон. – Сниткер сказал то, что вы не посмели произнести вслух».

– Спросите Сниткера, как поступят с ним японцы, если его сейчас выбросить за борт.

Ховелл переводит, и Сниткер уходит, как побитая собака.

Пенхалигон вновь рассматривает двух голландцев на Дозорной башне.

Врач и ученый Маринус вблизи кажется неотесанным плебеем.

Де Зут, напротив, моложе и элегантней, чем представлялось.

«Что ж, испытаем вашу голландскую храбрость против английских пушек».

Из люка по пояс высовывается Уолдрон:

– Ждем только вашего слова, капитан!

Восточный дождик, нежный, как кружево, падает на выдубленные всеми ветрами лица матросов.

– Задайте им жару, мистер Уолдрон…

– Есть, сэр!

Уолдрон передает приказ своим людям:

– Правый борт, пли!

Майор Катлип напевает детскую песенку:

– Три слепые мышки, три слепые мышки…

Из орудийных портов несется крик пальщиков:

– Готов!

Голландцы на Дозорной башне смотрят прямо в жерла пушек.

Пара чибисов летит над самой водой, задевая ее кончиками крыльев.

«Работа для солдата или безумца, – думает Пенхалигон, – а не для врача и лавочника».

Первый пушечный выстрел грохочет так, что череп едва не раскалывается. Уже немолодое сердце Пенхалигона колотится, как в его первом бою с американским капером, четверть века назад. Еще одиннадцать пушек выстреливают одна за другой.

Один пакгауз обрушился; береговая стена пробита в двух местах; над крышами взлетают фонтаны черепицы, и капитан удовлетворенно всматривается в тучи дыма и пыли: «Наверняка де Зут и Маринус удрали, поджав свои нидерландские хвосты».

– …Отрубила им хвосты кухонным ножом… – напевает Катлип.

Ветер несет дым от выстрелов на палубу, окутывая офицеров плотным облаком.

Тальбот видит первым:

– Сэр, они все еще на Дозорной башне!

Пенхалигон спешно ковыляет к люку. Больная нога взывает о милосердии, а трость отстукивает по палубе: «Чтоб вас черти взяли, чтоб вас черти взяли… Чтоб вас черти взяли!»

За капитаном нервными спаниелями торопятся лейтенанты, ожидая, что он того и гляди свалится.

– Готовьте второй залп! – кричит капитан в люк, Уолдрону. – Десять гиней расчету, который снесет Дозорную башню!

Снизу доносится голос Уолдрона:

– Есть, сэр! Так точно, сэр! Вы слышали капитана, ребята!

Разъяренный Пенхалигон тащится обратно на шканцы, офицеры следом.

– Держите корабль неподвижно, мистер Уэц! – приказывает он штурману.

Уэц мгновенно, на чистых инстинктах, решает алгебраическое уравнение, учитывающее скорость ветра, площадь парусности и угол руля.

– Есть держать неподвижно, капитан!

– Капитан, – говорит Катлип, – на расстоянии ста двадцати ярдов мои молодцы могли бы вышить эту нахальную парочку ажурными узорами.

«Тристрама на шканцах, – так рассказывал капитан „Бленхейма“ Фредерик, – прошило ружейным огнем. Он мог броситься плашмя на палубу и остаться в живых, как делали другие офицеры, но не захотел; при опасности он никогда и бровью не вел…»

– Я не рискну посадить корабль на мель, майор. Это может плохо кончиться.

«Помнишь бульдога Чарли, – вздыхает Пенхалигон, – и крикетную биту?»

– Проклятый дым, – бормочет капитан, моргая. – Все глаза выел.

«Трусы, как вороны, пожирают погибших храбрецов».

– Мне все это напоминает Маврикийскую кампанию, – сообщает Рен Тальботу и мичманам. – Я тогда служил на «Свифтшуре». Три французских фрегата погнались за нами, как свора охотничьих псов за лисой…

– Сэр, – негромко произносит Ховелл, – позвольте одолжить вам плащ? Дождь…

Пенхалигон предпочитает ощетиниться:

– Разве я уже настолько дряхлый, лейтенант?

Роберт Ховелл мгновенно превращается в лейтенанта Ховелла.

– Простите, сэр. Не хотел вас задеть.

Уэц выкрикивает команды; марсовые отвечают; канаты натягиваются; шкивы скрипят; дождевые капли сверкают.

Высокий узкий пакгауз на Дэдзиме запоздало рушится с треском и грохотом.

– …Так я оказался на вражеском корабле, – рассказывает Рен. – В сумерках, в дыму и суматохе я надвинул пониже шляпу, взял фонарь и пошел за одной из французских макак в пороховой погреб. Темно было как ночью. Рядом была канатная кладовая, я проскользнул туда и сыграл в поджигателя…

Вновь появляется Уолдрон:

– Сэр, пушки ко второму залпу готовы!

«Решили изображать из себя флотских офицеров?..» Пенхалигон не сводит глаз с де Зута и Маринуса…

«…Так и умрите, как флотские офицеры!»

– Помните про десять гиней, мистер Уолдрон.

Уолдрон исчезает и уже на батарейной палубе вопит как полоумный:

– А ну, зададим им перцу!

Шестеренки времени проворачиваются и сцепляются зубьями. Пальщики кричат: «Готов!»

Ядра летят по невероятно красивой, чудовищной дуге…

…и врезаются в крышу пакгауза, в стену. Одно ядро проносится в каком-нибудь ярде от де Зута и Маринуса. Они падают ничком, но все остальные ядра перелетают далеко за Дэдзиму…

Влажный дым застилает обзор. Ветер уносит влажный дым прочь.

Слышен шум, словно вопль тромбона или треск огромного падающего дерева…

…звук доносится откуда-то из-за Дэдзимы; это рушатся деревянные и каменные постройки.

Де Зут помогает Маринусу встать. Докторская трость куда-то потерялась. Голландцы смотрят в сторону города.

«Внезапное мужество врага, которого ни во что не ставил, – думает Пенхалигон, – пренеприятное открытие».

– Вы их предупреждали, сэр, – говорит Рен. – Вас не в чем упрекнуть.

«Сила, – думает капитан, – это средство сочинить будущее…»

– Средневековые азиатские пигмеи, – уверяет Катлип, – надолго запомнят этот день.

«Но сочинительство – такое дело… – Пенхалигон снимает шляпу. – Часто произведение сочиняет себя само».