Алексей Шкваров - Время греха: Роман

Молодцы кивнули одновременно.

— Добро. Тогда зовите УСБ.

Один вышел и через пару минут вернулся с оперативниками управления собственной безопасности.

— Вы уж извините нас. — Улыбнулся полковник милиционерам. — Клиент слегка обмочился. Но полностью готов с вами работать. На наши вопросы он уже ответил.

Один из оперативников подошел к Ильдару, ощупал нагрудный карман, набитый деньгами, удовлетворенно хмыкнул и сказал второму:

— Организуй понятых!

Офицеры ФСБ вышли и сели в «Вольво». Седой полковник достал трубку, набрал номер:

— Это я. Все сделали, как нужно. Вопрос закрыт и думаю надолго. Может, все-таки отослать эту сладкую парочку туда, куда Макар телят не гонял? В гости к джигитам? — Услышав ответ, кивнул. — Не за что! Ладно, все понял. Я бы не жалел, но дело твое. Звони, если что. Да в гости заглядывай, как будешь в наших краях. Обнимаю, братишка! Будь здоров! — Полковник выключил телефон и затянул негромко:

Сзади подхватили:

Полковник заулыбался, махнул рукой водителю:

— Поехали!

Как сообщает пресс-служба Следственного управления по Петербургу, суд рассмотрел дело бывшего старшего участкового уполномоченного УВД по… району, 36-летнего Ильдара Шурпаева. Он обвинялся в совершении преступлений, предусмотренных ч. 1 ст. 131, ч. 1 ст. 132 УК РФ (изнасилование, совершение насильственных действий сексуального характера).

Приговором суда Шурпаеву назначено наказание в виде лишения свободы (роком на 3 года 6 месяцев условно с испытательным роком на 4 года.

— Смотри-ка, — усмехнулся седой полковник, изучая сводку пресс-службы, — от наркоты отвертелся, и срок условный дали. Вот, суки продажные!

Сын больше ничего не рассказывал о ней. Он рос, все видел и все понимал. Он жалел отца. Их связь становилась все крепче, несмотря на расстояния. Отец был тем единственным человеком, который знал ответ на любой, пусть даже самый глупый и наивный вопрос. Он мог лишь усмехнуться, подмигнуть, потереть подбородок — сын представлял это, держа возле уха телефонную трубку, и сказать:

— Ну давай, сынок, разберемся вместе. Что тут у нас получается…

И любая, жизненная или придуманная ситуация, или задачка из учебника становились прозрачными и ясными, как Божий день. Лишь одной темы они больше не касались и по негласной договоренности не затрагивали и не упоминали. Это была мама. Но рано или поздно разговор должен был состояться.

Отец встречал его на вокзале. Сын легко спрыгнул на перрон, как только открылась дверь вагона. Они обнялись:

— Привет, сынок!

— Привет, папа!

— Как доехал?

— Нормально. Быстро.

— Ну, тогда пошли скорей к машине. Видишь, погода какая, а ты без шапки.

— Да обычная, осенняя. — Засмеялся сын, подставляя лицо злым и хлестким ударам ветра со снегом.

Пошучивая и посмеиваясь, они быстрым шагом дошли до парковки.

— Давай сумку, я положу в багажник, сам садись скорей. — Скомандовал отец. Ему хотелось, чтоб сын хоть на несколько секунд раньше оказался вне досягаемости пронизывающего ветра. Но он не спешил отдавать и улыбался, мол, успею.

— Я сам, папа. У тебя ж рука болит!

— Да это шея. Позвонки. В руку отдает лишь.

— Ну и как? Сильно болит?

— Терпимо, сынок! — Махнул рукой отец.

Сын сам закинул сумку в багажник, они одновременно окунулись в не успевший еще остыть салон и на минуту замерли, наслаждаясь комфортом и теплом. Отец повернул ключ, мотор заработал почти беззвучно, откликнувшись загоревшимися огоньками торпеды и вспыхнувшими фарами, пробившими полутьму привокзальной площади.

Они выехали на шоссе в молчании. Отец сосредоточенно смотрел на дорогу, внимательно вглядываясь в мрак, который с неохотой отступал перед светом фар. В отместку плевался снежными зарядами, грозился причудливыми тенями деревьев, тянувшимися к ним своими длинными крючковатыми лапами, а в последний момент бросавшимися в рассыпную, словно испугавшаяся света нечисть. Тогда, вместо разбежавшихся деревьев, мрак расставлял ловушки поворотов, напоминавших черные омуты, в которые вот-вот должна была окунуться машина.

— Папа… — Сын хотел что-то сказать или спросить, но умолк.

— Да, сынок! — Машинально отозвался отец.

— Скажи мне, папа… — И снова замолчал. Его явно что-то томило, угнетало.

— Да, да, сынок. Я слушаю тебя. — Спокойно повторил отец, хотя нерешительность сына заставила его насторожиться. Он бросил короткий взгляд направо, но в темноте увидел лишь профиль мальчика, который также напряженно смотрел вперед на белесую плоскость набегающего навстречу им асфальта. Внезапно яркий свет вынырнувших из-за поворота встречных фар заставил отца прищурившись впиться взглядом в дорогу, но он успел заметить нахмуренный лоб и плотно сжатые губы сына.

— Ты хочешь что-то спросить, сынок? — Отец почувствовал нарастающее волнение. Во рту пересохло, захотелось курить. Рука инстинктивно полезла в карман, но он одернул себя — давно уже дал зарок не курить в машине. Вместо этого нащупал в отсеке рядом с коробкой передач упаковку жевательной резинки, протянул сыну, тот мотнул головой — не хочу, достал пластинку себе, кинул в рот, чтоб как-то избавится от ощущения сухости.

— Я хочу поговорить с тобой о матери… — Голос сына прозвучал неожиданно спокойно и глухо, но саднящим звуком отозвался в сердце отца, соединенного невидимой нитью с сердцем сына, по которой боль одного со скоростью электрического разряда перенеслась другому, сорвала застарелую коросту, обожгла. Наверно, впервые за эти шесть лет, что они жили врозь, он назвал ее не мамой, а матерью. Пальцы непроизвольно впились в руль, челюсти сжались, с силой натянув кожу на скулах. Оба молчали. Наконец, отец разомкнул стиснутые зубы, попросил:

— Сынок, давай доедем до дома. А там сядем спокойно и поговорим. Дорога, видишь… — он кивнул подбородком вперед, — какая…

— Ты обещаешь рассказать мне всю правду, папа?

— Правду о чем или о ком, сынок?

— О маме. О вас с мамой. О вашем разводе.

Отец молчал.

— Обещаешь?

— Правду? А знаешь, сынок, что у каждого своя правда? У меня, у тебя, у мамы.

— Я хочу знать твою правду, папа. И сравнить ее со своей!

— А если это сравнение не устроит тебя? Огорчит?

— Нет. Я так не думаю, папа. Я слишком хорошо тебя чувствую и многое уже понимаю. Или давно уже стал понимать, просто не говорил тебе. Кончились те времена, когда мне твердили — подрастешь, узнаешь! Я научился слушать, наблюдать, различать ложь и обман. Я не хочу их больше. Я знаю одно — ты никогда не обманываешь. Даже если ты не прав, ты всегда это умеешь признавать. Я помню, ты говорил давно, что пишешь мне письма, но не отправляешь. Я могу их прочитать?