Владимир Чугунов - Буря

Это продолжалось около года, во время которого я, можно сказать, только ноги о неё не вытирал. Вспомнить стыдно. Верёвки из неё вил. Всё терпела. И даже не терпела, а как должное принимала. Как собачонка за мной таскалась повсюду. Не в том смыл, что проходу не давала, а свисну, прибежит, топну ногой, в конуру спрячется и носа не высовывает, пока опять не позову. Как умерла. И это меня тоже бесило.

Даже кричал на неё не раз, в том смысле, а если скажу, чтобы глаза мои тебя больше не видели, тоже буквально исполнишь? «Да». И так это «да» скажет, просто взял бы и задушил! Даже проучить её за это хотел. Было время, когда я не появлялся у неё месяцами. И она по моему приказу не появлялась мне на глаза всё это время. И первый же этих разлук не выносил. Сначала вроде бы ничего, свобода, что хочу, то и ворочу, а потом, словно сосать изнутри что начинает. Как представлю, что ею уже владеет кто-нибудь, раз такая безответная она, мало ли таких, как я, и нехорошо станет. До того аж, что места себе не нахожу. Со всеми в ансамбле из-за ерунды перецапаюсь. Вот так вот сожму челюсти: не пойду! А как приму на грудь, и тащусь в общежитие. Спускается вниз. Вахтерша нас уже давно поженила. Подымает свои глазищи. И я с какою-то даже злобою скажу ей: собирайся. Ни слова не говоря, оденется, выйдет. Идём. Едем. И всё между нами опять происходит. Уже на квартире у приятеля. А потом снова как баран упрусь: рано, не хочу, и вообще всё это не то…

А как предложение сделал! Скажи кому, не поверят. После очередного разрыва, весь на взводе, злой как черт, прихожу. Собирайся, говорю. Собралась. Идем. Спускаемся в метро. Одну пересадку сделали, вторую. Выходим на Воробьевых горах. Ночь, улицы почти пусты, идем рядом, а как будто чужие. Долго идем. Вдоль чугунной ограды шли. Останавливаюсь, наконец. Замирает в шаге от меня и она, как тень. В глазах ужас. Призналась потом: думала, говорит, убивать меня собрался. А я с такой злобой, с такой, знаете ли, ненавистью, оттого что ничего с собой сделать не могу: «Вот что, говорю, хватит! Замуж; за меня выходи!» И ничего она мне на это не ответила. Да и отвечать было не нужно. На другой же день и подали заявление. Боже, в каком раздрае я до самой регистрации находился! Драгоценной свободушки незнамо как было жаль! Как перед казнью. Жуть внутри, жуть впереди, и в эту жуть тебя как на цепи лебедкой тянут…

Ну а потом началась совсем другая жизнь. Родилась Женя. Тогда уже переродился я. А вскоре завязал и с эстрадой. Да и не хотелось работать на паханов. Они тогда, практически, весь шоу-бизнес данью обложили, и кто не хотел платить, жестоко расправлялись. Да и другие интересы в обществе появились. Мы вернулись на родину. На заработанные мною деньги купили двухкомнатную квартиру. Аня устроилась в музыкальную школу и стала петь в архиерейском хоре. Потом и я стал ходить в хор. Но не регулярно, потому что занимался бизнесом, семью надо было кормить, и я торговал компьютерами и оргтехникой.

Ещё во время учёбы в нашем училище по классу фортепьяно, Аня стала брать Женю с собой на спевки архиерейского хора, а потом ввела в состав. Тогда в кафедральном соборе постоянно появлялись молодые ребята, готовящиеся к принятию сана. И вот с одним из них Женя завела знакомство, и буквально через месяц заявила, что выходит замуж, потому что владыка её избраннику велел срочно подбирать будущую матушку. Мы так были поражены этим известием, что даже не подумали о том, что они же совершенно друг друга не знают, да и, сами понимаете, тогда в таком замужестве была своеобразная честь. Священники были в почёте, в этакой ауре, и казались людьми не от мира сего. Разумеется, мира куда лучшего, чем тот, который нас окружал. И так накануне своего совершеннолетия Женя стала матушкой. В дьяконах зятя продержали недолго. Недели три. Затем иерейская хиротония, и ещё через две недели на приход, которые тогда открывались один за другим. И хотя это были не руины, однако далеко ещё и не то, что мы привыкли видеть.

Дело прошлое. Не хочу никого судить, и виню только самого себя. Ладно Аня, у неё от храмовой идиллии, в которой все они пребывали тогда, мог помутится разум, но у меня, человека трезвого и много чего повидавшего, почему не возникло подозрения на то, как при первой же встрече с зятем, я заметил странное подёргивание головы? Подумал, может, волнуется, бывает. Да и стали бы больного человека рукополагать? Но такое было время. Хватали чуть ли не первых попавшихся прямо улицы и рукополагали, лишь бы поскорее решить проблему катастрофической нехватки священства. А потом и началось. Разумеется, не сразу. Сначала родилась Mania. И когда ей исполнился год, вдруг у неё оказалась вывихнутой правая рука. Я, к сожалению, не умел и до сих пор не умею водить машину, зато Аня, а потом и Женя, как только появилась возможность, сразу же выучились на права. Поскольку я был занят бизнесом, Аня частенько навещала дочь одна. Да и ехать до районного центра, где жили наши молодые, не больше часу. И вскоре после этих поездок, а они становились всё чаще, Аня стала привозить нерадостные известия. Это ещё до вывернутой Машиной ручки. Сначала у Жени появился запудренный синяк под одним глазом, затем под другим, потом ноги и руки оказались в синяках. На всё это следовали невероятные объяснения: споткнулась, запнулась, нечаянно задела о косяк двери… Мне это сразу показалось странным. И так продолжалось до того момента, когда был изувечен ребёнок. Женя приехала ночью с Машей на машине вся в слезах и рассказала всё. Это уже при новом молодом архиерее происходило. Оказалось, что зять не только постоянно избивал дочь, но и совершенно запугал её, так что приезд её был последним криком отчаяния и страха не столько за себя, сколько за малолетнюю дочь. Мы тут же пожаловались архиерею. Зятя направили на медкомиссию и обнаружили какую-то мерцающую шизофрению. Над дочерью, над ребёнком, как только он эти два года не измывался. Мне бы и в кошмарном сне такое не приснилось. Я готов был его убить. И убил бы, не случись буквально вскоре после этого гибели Ани. Не исключаю, что попала она в аварию из-за того, что слишком много думала о постигшем нас несчастье. Она даже спать перестала, так её всё это мучило. Я несколько раз советовал ей обратиться к врачу да она и слушать не хотела. И однажды, видимо, в таком взвинченном состоянии на красный свет выскочила на перекрёсток, и её на полном ходу сбил джип. Умерла в реанимации. Травмы, как мне сказали в больнице, были не совместимы с жизнью. Таким образом мы остались втроём, если не считать моих и Аниных родителей.

О том, что наступило утро, я узнал по свету, просочившемуся через не до конца опущенную шторку. И не мог поверить — так рано? Приподнял шторку — и чуть не ослеп.