Ксения Спынь - Чернее, чем тени

Было странно слышать от него всё это. Феликс не был чужд самоиронии, но за таким методичным втаптыванием себя в грязь Лаванда его прежде не замечала.

— Но ведь, — неуверенно начала она, — многие хорошие люди не попали в историю. Это же не значит, что они жили зря. Да, они не совершили ничего великого, они просто… — она задумалась, — просто…

— Просто жили? — улыбнулся Феликс.

— Да, — закивала она, подхватив правильное слово. — Да, просто жили. Обустраивали свои дома, заботились о детях и родителях, читали книги… рисовали и мастерили украшения… и поддерживали друг друга. Просто делали что-то хорошее. Разве это мало?

— Тебе этого достаточно, да, Лав? Тебе этого хватает. Такой маленький уютный мирок, где всё спокойно и привычно. Можно просидеть в нём века и быть обычным хорошим человеком. Тебе хватает и этого?

Лаванда замялась: это было про неё и не про неё одновременно, а объяснять про земную жизнь и про сферы, про всю их тонкую взаимосвязь было бы долго и слишком трудно.

— А мне — нет, — Феликс мотнул головой. — Мне всегда хотелось чего-то ещё, чего-то большего… «Просто жить» — это ведь так бессмысленно. Такое ощущение, что бредёшь куда-то — без конца, без цели, по сторонам иногда маячит какая-то муть и снова исчезает, и только ты всё идёшь и идёшь, а вокруг ничего, до самого горизонта. Если это и есть «просто жизнь», то зачем она вообще нужна: что она есть, что её нет. И сколько так?..

Закончил он почти шёпотом и затих. Лаванде было непонятно всё это: она только чувствовала, что тут есть что-то тёмное, гнетущее, что, наверно, преследует его с давних пор и что он обычно тщательно скрывает от всех вокруг.

— Но подумай, что ты нужен и другим людям.

— Кому? — рассмеялся Феликс. — Родителям? Они за границей, у них там своя жизнь. Ну ладно, надо чтоб кто-нибудь отвечал им по телефону моим голосом, что всё в порядке, этого будет достаточно. Главреду? Он легко найдёт замену. Друзьям? Да какие мы друзья… Так, знакомые по интересам.

Лаванда задумалась: ей хотелось хоть как-то поддержать его, но чем, она не знала. Она плохо разбиралась в таких вещах.

— Но может, ты кого-нибудь полюбишь? — попробовала она наугад. — Говорят, это иногда тоже придаёт всему смысл.

— Я… — начал Феликс и тут же сбился. Потёр переносицу, встряхнул головой. — Неважно. Да и вообще всё это неважно, — он улыбнулся по-обычному задорно и чуть иронично. — Я и правда выпил больше, чем следовало, у меня теперь отходняк. Так что не обращай внимания. Тебе, наверно, пора спать? Уже сильно поздно.

— Да… наверно, — Лаванда кивнула и медленно вышла.

Ей снился большой зал. Он был слегка похож на комнаты в конспиративной квартире, но Лаванда знала, что это на самом деле, хоть и не понимала, откуда ей известно. Перед ней раскинулись внутренние залы Дворца Культуры, каким он был в свои лучшие годы.

Здесь танцевали. Немые пары кружились под минорные и торжественные звуки вальса: люди разных времён и эпох, разных обществ и положений, иногда, казалось, знакомые друг с другом лишь случайно. Они скользили по узорным плитам пола — так легко, будто тени — и бесконечными галереями уходили в глубины залов.

Краем глаза Лаванда заметила Феликса с какой-то девушкой в красном платье. Странно они вели себя друг с другом: это было скорее противостояние, чем танец, будто они никак не могли договориться о чём-то важном, но всё равно продолжали вращаться один вокруг другого. Лаванда не стала мешать им и двинулась дальше.

Звучала музыка, и сотни тысяч пар сливались в нескончаемом вальсе: такие разные, но будто совсем одинаковые. Лаванда проходила в одиночестве мимо них — невидимо, незаметно для глаз и потому без препятствий. Её здесь будто и не было вовсе, и это было удобно.

Неожиданно из кружащейся толпы вынырнула Софи Нонине — высокая, в длинном чёрном платье, рот ещё чему-то смеялся — чему-то, бывшему там, прежде — а глаза уже уловили Лаванду и смотрели покровительственно.

Они стояли в метре друг от друга. Метре воздуха и свободного пространства.

— Ну здравствуй, Лаванда.

Она вскинула на Нонине взгляд исподлобья: встречаться глазами почему-то абсолютно не хотелось. Но заговорить, наверно, всё же стоило. Лаванда напомнила себе, что это сон, а значит, ничего не будет.

— Здравствуй, Софи.

Нонине величественно протянула ей узкую кисть:

— Дай руку.

Лаванда дала было, но тут же отдёрнула обратно.

— Зачем? — спросила она с подозрением.

Софи рассмеялась:

— Ну, ты же знаешь, это парный танец. Здесь по-другому нельзя.

Лаванда чуть отодвинулась:

— Я не умею танцевать.

— Я тоже. Это неважно, — и настойчиво повторила. — Дай руку.

Поколебавшись ещё чуть-чуть, Лаванда вложила свою ладонь в ладонь Нонине.

Миг — и они уже кружились в летящем вальсе, сквозь пространство и реальность, а музыка оглушительно грянула, заполняя всё.

Теперь, когда они были так близко, Лаванда не видела больше лица Софи. Зато из-за плеча, укрытого плащом из крысиных шкурок, открывались огромные залы и фигуры людей, то проступавшие из дымки полутени и бликов, то вновь терявшиеся в ней.

— Кто они все? — спросила Лаванда.

— Просто люди. Маленькие и глупые — как все люди на земле. Ничего на самом деле не знают и не понимают, и могут только танцевать свой собственный танец — всю жизнь.

— А почему они все парами?

— Потому что в жизни каждого оказывается человек, с которым они будто бы связаны невидимой нитью, и эту нить не разорвать. Часто это бывают влюблённые… Хотя совсем не обязательно. Это могут быть и друзья, и просто знакомые, и даже смертельные враги. Неважно, как они относятся один к другому, но с какого-то момента они оказываются завязаны друг на друга, их жизни спаиваются, сплетаются в один узор: где первый, тут же и второй. И поэтому теперь они неразрывная пара и разделяют единый танец.

Мимо них проплыли двое: мужчина в сером городском костюме начала того века и женщина в длинном тёплом платье, с красным шарфом. Лаванда узнала их: обоих она видела на фотографиях.

— Значит, мы теперь тоже связаны? — спросила она.

— Да, Лаванда.

Софи вела её, утягивала в дымчатую бесконечность залов. Софи будто бы точно знала, что делать и как делать. Хотя, почему «будто бы» — Софи знала. Софи брала на себя ответственность за все нелёгкие выборы и все перепутья, которые встретятся на дороге. Лаванде оставалось только следовать за её голосом и рукой, только оставить свои мысли и делать, что уже решено до неё, только раствориться и перестать существовать отдельно, и это было бы так легко и просто. Софи хотелось верить, Софи была близким, родным человеком, с которым хочется быть рядом, потому что от него идёт такое приятное тепло, делающее всё остальное неважным. И Лаванда поддалась бы этому, если бы не одно неустранимое обстоятельство.